Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит

— Сосредоточенный и точный ум, — взвешивая слова, определил Русаковский. — Начитан больше, чем можно было ждать. И, что особенно отрадно, нет узости, которая так легко создается специализацией. — Он неторопливо подумал и добавил: — Из таких вырабатываются настоящие ученые. Я завидую академику Лахтину и скажу ему об этом при встрече.

— Мордвинов — самый умный и образованный из нас, — с душевной щедростью объявил Палька, но тут же ухватился за мысль, взволновавшую его самого: — А насчет узости… Простите, Олег Владимирович, но вы сами, наши руководители, куда вы нас толкаете? В узенькие переулочки специализации! Тут стенка, там стенка, а всей ширины — четыре метра! Смотришь на стариков — у них же вся химия в голове! С ее отраслями и боковыми линиями! Одна мудрая голова — целый мир! А ведь и они когда-то начинали? Их тоже направляли? Академик Лахтин тоже был учеником, но… Менделеева!

— Да, — согласился Русаковский. — Однако сейчас такие науки, как химия и физика, до того разветвились, разрослись, так глубоко проникли в смежные области, что узкая специализация неизбежна. Чтобы узнать хотя бы главное во всех ответвлениях, нужна целая жизнь. Вы рискуете унести свое приобретение в могилу, так и не успев поработать. А ведь знание не самоцель, а средство.

Он говорил сильным голосом человека, давно привыкшего точно излагать свои мысли. А Палька отвечал сбивчиво и, чувствуя это, все больше горячился:

— Двигать науку, не охватив ее? Ее движения в целом? Или нас готовят, чтобы мы исполняли, разрабатывали чужое, открытое другими? Как говорит Китаев: «Частные выводы, молодой человек, в конечном итоге являются тем удобрением…»

Незаметно для себя Палька привычно передразнил Китаева. Татьяна Николаевна поощряюще засмеялась — она то появлялась с тарелками и вазочками, то снова исчезала, мимоходом оглядывая мужа и поклонника.

— Нет, не так! — резко возразил Русаковский. — Растить научных работников на таком приземлении задач нельзя. И вы не поддавайтесь, если хотите работать в науке. Но будем говорить прямо. Масштабы применения науки сейчас таковы, что нужны десятки тысяч специалистов — не всезнаек, не энциклопедистов, а добросовестных отраслевиков…

— …Неспособных двигать науку вперед! — вставил Палька.

Во-первых, в каждой отрасли науки идет движение, стремительное и крайне интересное. Во-вторых, на этой массы научных работников будут выделяться и выделяются умы крупные, с широким диапазоном. Кто ж их удержит в узких пределах?

Татьяна Николаевна позвала к столу, но Палька уже вцепился в профессора:

— Чтобы создать новое, нужен масштаб! Нужно охватывать всю науку. И даже технику! Занимаешься химией угля, а тебе нужна технология и теория газогенерации, и механика, и черт в ступе!

Он прикусил язык, но профессор одобрительно улыбнулся.

— Бывает, что и без черта в ступе не обойдешься, это верно. Но тогда берешь и знакомишься с чертом сам. Сам! И с его ступой тоже! — Он потянул аспиранта за руку. — А пока пойдемте к столу, хозяйка приглашает.

Эти слова вернули Пальку к мучительной правде. Да, она тут хозяйка профессорской семьи, жена большого ученого, женщина, принадлежащая вот этому сильному, интересному человеку. Ее легкие руки спокойно расставляют закуски и рюмки, подают хозяину бутылку вина и штопор. Четвертой за круглый стол садится начисто отмытая, по-отцовски скуластая девочка с огромным бантом в зачесанных кверху волосах — их дочь, исподтишка посматривающая на гостя. Девочку раздражают отношения, существующие между мамой и неприятным гостем, который постоянно крутится возле мамы. Ей смешно, что сейчас этот гость сидит перед папой и ведет себя неуклюже, неумело. И она торжествует: папа здесь, папа самый главный.

Палька ощущал и свое нелепое положение в этом семейном кругу, и свое неумение управляться за столом, и недоброе внимание девчонки. Его подавляло превосходство соперника, которого он до сих пор считал старым, скучным мужем. И все-таки ему было интересно и хотелось использовать неожиданную встречу: Палька был жаден до умных людей.

— А я думаю, узкие переулочки мешают талантливым людям по-настоящему расти и открывать новое!

Он выпалил это громко, вызывающе и оттолкнул тарелку с салатом.

— До некоторой степени мешают, во всяком случае, затрудняют, — задумчиво откликнулся профессор. — Но вот вы все время говорите: новое. Открывать новое, создавать новое. Это довольно абстрактно. А новизна в науке всегда конкретна. Вы имеете в виду что-то реальное?

— Может быть, и да, не в этом дело! — не очень вежливо ответил Палька. — Кого бы вы ни взяли в истории науки, каждый, кто открыл что-то новое, — гигант!

Русаковский добродушно покачал головой:

— Знаете, молодой человек, если уж заглядывать в книгу истории прогресса, важнее прочитать в ней другое: эта книга писалась и пишется не только яркими одиночками, но усилиями многих малоизвестных ученых и даже практиков. Что такое гениальное открытие? Это результат многолетних исследований, труда и неудач. Годами идет накопление данных, создаются предпосылки, выясняются направляющие и определяющие положения. Само развитие науки подготавливает новый скачок, требует его, прямо-таки взывает к ученым: реши, найди! И вот на груде накопленных знаний и предпосылок вырастает новое открытие, поворачивающее весь ход научного мышления. Вдумайтесь, как часто открытия совершались почти одновременно разными учеными в разных странах. Значит, открытие «носилось в воздухе», назрело в результате достигнутого уровня…

— Это ясно! — опять-таки без лишней вежливости перебил Палька. — Но поймать то, что носится в воздухе, может только талант с широкими знаниями!

Русаковский быстро переглянулся с женой, как бы соглашаясь с ней в какой-то забавной оценке молодого гостя, и терпеливо ответил:

— Так ведь талант — понятие сложное. Химической формулы не выведешь. Я знал одного юношу, поражавшего всех несомненной талантливостью. А из него ровно ничего не вышло. Ум и способности были, но не оказалось главного — целеустремленности. А вот академика Фаворского в юности считали неудачником, его обогнали сверстники, над ним посмеивались, даже советовали идти в оперетту, благо у него был хороший голос и ему сулили большие деньги. А этот «неудачник» упорно шел к цели и к двадцати пяти годам сказал свое, новое слово в области изомерных превращений — вы, конечно, знаете, — а к тридцати пяти годам стал химиком мирового значения.

Профессор разлил по рюмкам вино и был, видимо, не прочь закончить серьезный разговор, по Палька не отступал:

— Ну и что же? К чему вы ведете?

— К тому, что на пороге науки надо сбрасывать, как туфли у порога мечети, честолюбие и жажду славы, — сказал профессор и снова быстро глянул на жену.