Вера Кетлинская - Иначе жить не стоит

Его предали.

Все ложь — любовь, поцелуи, обладание, страстный шепот.

Она сидит в самолете со своей скуластой дочкой и умным мужем, сидит и смеется про себя.

И теперь важно одно — чтобы никто не заметил, не понял, как его вероломно обманули.

Равнодушный мир дышал и шумел вокруг него, — мир, не имевший никакого отношения к тому, что с ним произошло. И в этом мире шел по улицам аспирант Светов, изображая на лице подобие жизнерадостной улыбки. Ноги привычно привели его к институту. Он прошел мимо, с ненавистью взглянув на щербатого льва. Вспомнился шутливый жест Русаковского — да ведь это ему, Пальке, дали щелчок по носу!

Он вскочил в трамвай, но там было полно молодежи — студенты с рюкзаками отправлялись за город. Они узнали Светова и поздоровались с ним дружелюбно и почтительно, а он прошел сквозь их теснящийся строй, умудренный своим горем; он шутил с ними, но сам себе казался старым, как Китаев.

У Кузьменок под сиренью сидели Саша и Люба. Отвернувшись, Палька поспешно прошел к себе. Мать гладила белье в кухне и не услышала его крадущихся шагов. Катерины, к счастью, не было. Он остановился посреди своей комнатушки, зная, что должен что-то немедленно сделать, и не помня, что именно. Потом его будто обожгло — лепестки! Стиснув зубы, он нащупал их под подушкой, поднес к окну и остановился, не в силах разжать кулак. И тут увидел Сашу. Неестественно широко улыбаясь, Саша шел от калитки прямо к окну. Палька торопливо разжал кулак — сухие лепестки посыпались в разросшиеся заросли маттиолы.

— А я к тебе весь вечер бегаю, — сказал Саша, перебираясь через подоконник. — Ремонт закончен. Федосеич водворяет туда все имущество, надо завтра же начинать подготовку опыта. Я ждал тебя, потому что…

Он говорил безостановочно, деловым тоном, как будто кроме их проекта ничто не существует на свете. Он уже все знает? Ну что ж, пусть он увидит человека, которому наплевать, что кто-то там уехал в Сухум.

Пригнувшись, они сидели на подоконнике и обсуждали, с чего и как начать.

— Наконец-то! — раздалось под окном.

Липатушка был тут как тут. И тоже, оказывается, несколько раз заходил. У этого дружка все отражалось на лице — любопытство, сочувствие и решимость помочь во что бы то ни стало.

— В среду выступлю на партактиве и — будьте спокойны! — обеспечу поддержку, — заговорил он, разваливаясь на кровати. — Так что в четверг можем начинать.

— Начнем завтра с утра, — сказал Саша. — Завтра с утра!

Липатов, видимо, не понял, зачем торопиться. Или решил, что бедному влюбленному нужна передышка? Палька с нарастающей яростью следил за переглядываниями друзей, но тут рассердился Саша:

— Вам не к спеху, а мне второй отсрочки никто не даст.

И они вместе продолжали обсуждение. Зачинщик всего дела Павел Светов увлеченно намечал предстоящие работы, передразнивал лаборанта Федосеича, который будет брюзжать по поводу начавшегося беспорядка и беречь только что отремонтированную лабораторию так, будто в этакой чистоте уж не до опытов и впредь главная задача — лелеять свежую окраску стен и полов… Все трое хохотали. Громче всех хохотал Палька, сам ощущая, что существует и такой Светов, плюющий на всякие Сухумы, Светов, увлеченный большим делом, несдающийся, шумливо веселый, Светов, у которого самолюбие пересилило отчаянно.

Таким он и продолжал жить. Азартно работал, всех вдохновлял, а поздно ночью падал на кровать и засыпал прежде, чем наплывет из пустоты то, что нужно забыть.

Процесс начался.

Внутри опытного сооружения, по-прежнему напоминавшего печку, но уже более солидную, шел процесс газификации угля в целике с помощью кислородного дутья.

Директор института перебрался в дальний угол лаборатории, как только внутри опытного сооружения начались хлопки и громыхания, — тут и на воздух взлететь недолго. Эти же молодцы года два назад во время опытов о окислами хлора устроили такой взрыв, что касторовая ванна взлетела до потолка — ее отпечаток красовался там вплоть до нынешнего ремонта. Где гарантия, что сейчас не полетят на голову кирпичи и раскаленный уголь?!

Сонину очень хотелось, чтобы опыт удался, — ведь обещали перед всем активом города, перед Чубаковым! Но характер опыта не внушал доверия. Тем более что командует парадом Светов. Вот они крутятся возле своего странного сооружения, измеряют температуру внутри него, то и дело берут анализы из газоотводной трубки, — а из трубки идет не газ, а дым! Сооружение трещит и гремит, но Светов бойко уверяет: «Ничего, не убьет!» Конечно, он рвется к славе, в его возрасте слава более заманчива, чем безопасность и спокойствие. А директору рисковать незачем, дело директора — обеспечивать и направлять, подставлять голову от него не требуется…

И от Алферова не требовалось. Алферов огибал громыхающее сооружение, держась у стены, и предпочитал находиться в той части лаборатории, где Федосеич со студентом Ленечкой Длинным производили анализы проб. Оттуда он напоминал страдальческим голосом:

— Товарищи, не забывайте о мерах безопасности!

Сонин про себя ворчал — вот и все алферовское «руководство»! Студенты пересмеивались, на минуту отходили, а потом опять лезли к самой печке, потому что весь день их лихорадило ожидание какого-то небывалого чуда. Сонин уже пытался отправить студентов вон, в лабораторию набилось слишком много народу. Но разве их выгонишь, когда Светов уверяет, что «теперь скоро!.. теперь совсем скоро!..»

Как ни странно, профессор Троицкий втянулся в атмосферу азарта и работал с ними бок о бок. Почему молодежь так любит его? На экзаменах Китаев куда снисходительней, особенно к институтским актизистам. А Троицкий грубит им: «Невежды нам не нужны! Придете еще раз!» Сонин вынужден был намекнуть ему, что нельзя так лютовать, но Троицкий ответил: «Именно от активистов я особенно… э-э-з… требую и буду требовать. Именно они должны быть… э-э-э… самыми лучшими, а не худшими. Им — руководить. Если бы я их презирал, я бы… э-э-э… спускал им, а я их уважаю и поэтому… э-э-э… лютую!» Конечно, студенты, если можно было сдать экзамен другому преподавателю, норовили попасть к другому. А Троицкого все же любили.

И вот он топтался у печки вместе с молодежью, з-экал и не обижался, если кто-нибудь по рассеянности толкнет его локтем или обратится на ты: «Давай! Отключи!» Его длинная журавлиная фигура и узкая седеющая бородка выглядели забавно и очень раздражали Китаева. Ивану Ивановичу хотелось уйти от суеты, от хлопков и громыхания, он и ушел бы, но присутствие профессора Троицкого обязывало, — как-никак все затеяли ученики Китаева, и если опыт удастся…

— Как вы думаете, коллега…

— Не кажется ли вам…

Они все время обращались друг к другу, и каждый из них хотел, чтобы другой ушел…