Вячеслав Сукачев - Особое мнение

— Не надо, Антон. Зачем? Мне все это не надо.

— Правда?

— Конечно, Антон.

Он помолчал, потом грустно вздохнул и сказал:

— Она меня выходила после, аварии. Я был уже почти там, а она меня выходила. Знаешь, была как мать мне…

И Настя поняла многое, о чем он не договорил сейчас, поняла все, и пожалела его, и удивилась тому, что так сложно может быть в жизни.

— Я тебя люблю, Антон.

Он обнял ее и крепко прижал к себе, словно боялся, что и она, и любовь ее могут как-нибудь исчезнуть.

— Настя, ты меня еще не знаешь, я для тебя сделаю все, но…

— Молчи, Антон. Старушки в нашей деревне, между прочим, умеют сердиться.

— Молчу.

— Молчи.

— А если нам искупаться?

— Давай!

И они, облитые белым светом луны, медленно и счастливо вошли в воду…

Вечером следующего дня они уезжали с Зеленого острова. Они были тихи и грустны. Они были счастливы и печальны, потому что впереди был город и разлука, а им хотелось быть вместе, всегда, везде, бесконечно.

Настя шла босиком по самой кромке воды. Босоножки она несла в одной руке, а другой держала за руку Антона. Так они и шли: плечо к плечу.

На дебаркадере было полно народа. Женщина, девочка и пудель сидели на высоком кормовом люке. Женщина виновато говорила:

— Дусик, но здесь же не продают мороженое. Я тебя предупреждала.

— Хочу мороженое, — хныкала Дусик и зло дергала пуделя за мягкое ухо.

Потом на дебаркадер поднялась изрядно подвыпившая компания с баяном. Мужик-баянист потребовал пива. Ему дали. Он выпил бутылку прямо из горлышка, выбросил ее за борт, засмеялся и заиграл плясовую. Какая-то молоденькая, хищноватого вида бабенка испуганно вскрикнула и бросилась в пляс. Босоножки хлюпали на ее ногах, мешали, и она сбросила их прямо в воду и босыми ногами застучала в железную, теплую от вечернего солнца, палубу дебаркадера. Грузный рыбак сидел на огромном рюкзаке, курил, смотрел на пляшущую. Потом повернулся к Антону и Насте, без выражения сказал:

— В прошлом году у нее муж здесь пьяный утоп. А она пляшет. Люди…

А бабенка, словно услышав его слова, вдруг остановилась, закачалась, прижала ладони к лицу и, пошатываясь, пошла на корму.

Баянист заиграл «Сормовскую». Компания подхватила, и запели, повели, и никто не вспомнил о бабенке, что одиноко ушла от них.

Настя смотрела на все это, печалилась и радовалась одновременно. А когда подошел теплоход, обдав берег накатной волной, оглянулась на Зеленый остров и не поверила, что совсем недавно, несколько минут назад, была там…

Настя сразу узнала ее, хотя до этого никогда не видела и представления не имела, какая она с виду. Она узнала ее проснувшимся женским чутьем, узнала сердцем и болью, которую готовилась принять. С жадным любопытством смотрела она на эту высокую худую женщину, успевшую пожить и поизноситься. У нее не было ни неприязни, ни ревности к ней, а просто любопытство: он принадлежал этой женщине. Она видела, с какой упорной, сосредоточенной ненавистью смотрела на нее женщина, но неловкости от этого взгляда не ощущала.

Когда выступал Петр Ильич и уже становилось ясным, чем все это закончится, выражение глаз Зинаиды Степановны переменилось: теперь она жадно искала перемен в лице Насти, она даже подалась вперед, но ничего не увидела. Настя была спокойна, более того — казалась равнодушной.

Закончилось собрание, и Зинаида Степановна разочарованно вздохнула: Настя на наказанного человека не походила, а больше Зинаида Степановна ничего не могла сделать. Тогда она, торопясь и как-то странно путаясь длинными ногами, догнала Настю в коридоре и сквозь зубы, глядя прямо в глаза, коротко прошептала:

— Шлюха!

Настя замерла на мгновение, улыбнулась Зинаиде Степановне и молча пошла дальше. Странно получалось, но она понимала эту женщину, понимала ее ненависть к себе, и не винила ее ни в чем. Ведь и она любила Антона и не хотела его потерять. И разве сама она, Настя, отдала бы кому-нибудь его? Может, боролась за него по-другому, но обязательное боролась. И еще — где-то в далеких тайниках своей души Настя чувствовала превосходство перед Зинаидой Степановной. И именно это превосходство помогло ей быть спокойной, воспринять все как должное. И превосходство это было — его любовь. Она знала, что если бы у нее с Антоном было все случайно, временно, то было бы ей и стыдно, и больно, и не вздыхала бы Зинаида Степановна разочарованно, и не догоняла бы в коридоре, и не шептала яростно «шлюха»…

В комнате притихшие девчонки с жалостью и любопытством смотрели на нее. Они считали ее несчастной, а она была счастливее их всех и, может быть, впервые по-настоящему поняла всю силу своей любви к Антону.

— Настя, что же теперь будет? — спросила Вера Леднева.

Настя села на свою кровать, откинулась спиной на стену, обвела глазами девчат и спокойно сказала:

— А ничего не будет.

— Куда ты теперь?

— Домой.

— Может быть, тебе к декану сходить или директору?

— А зачем? — Настя прикрыла глаза и увидела Зеленый остров, багровые дорожки по темной воде, смеющегося Антона, пляшущую женщину с хищным профилем, белый домик на самой вершине сопки и себя самою на коленях в палатке. — Зачем? — тихо повторила она, не открывая глаз.

— Ну, все-таки…

— Нет, — она отрицательно покачала головой, — все было правильно. Вы и сами это знаете.

— Шкура эта Зинаида Степановна, — запальчиво крикнула Галя Миронова, маленькое желчное существо с большими синими глазами. — Могла бы и с тобой выяснить отношения, а не бегать по партбюро.

— Нет, девчонки, это Бармин виноват, — решительно заявила Вера, — мог и не вытаскивать это дело на комсомольское собрание. Кто его просил?

— Перестаньте, — наконец-то вмешалась в разговор Валя Дворецкая, и Настя открыла глаза. — Вы о женщине подумали? А вы представьте, что завтра станете женами и у вас будут отбивать мужей. Ну вот ты, Вера, что ты скажешь на это?

— Если его можно отбить, то зачем мне такой муж нужен? — Вера пожала плечами.

Девчата заспорили, а Настя подумала, что холодноватая расчетливая Валя, как всегда, права и очень скоро убедит в этом всех.

Она собирала чемодан, когда в дверь постучали. Настя замерла, сердце забилось с тревожной радостью — Антон! Но в комнату вошел Петр Ильич Бармин. Маленький, с четко проявляющимися залысинами, с внимательно-вопросительным взглядом, он почему-то всегда вызывал у Насти жалость. Ей упорно казалось, что он несчастлив в жизни, несчастлив в семье и вообще — несчастный человек. Почему у нее сложилось такое мнение о нем и когда сложилось — она не знала. Увидев Петра Ильича, Настя не сумела скрыть разочарования, и Бармин, кажется, это заметил. Он как-то неловко прошел по комнате и сел на предложенный ему стул. В комнате наступила напряженная тишина, и девчата гуськом вышли в коридор. Настя и Петр Ильич сделали вид, что этого не заметили.