Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

— Таисья. А еще доктор!

— Соня, подежурьте у Алексея Ивановича. Я сейчас. — Анна кинулась к телефону и не поверила своим ушам: да, Таисья Филимоновна заходила к больному, сказала: «Обычная реакция», — и ушла домой.

— Я думала, вы сказали, что сами придете. Что вы договорились, — растерянно повторяла сестра и плачущим голосом попросила: — Приходите. Я боюсь за него…

— Ладно. Какая температура? Сорок? Я приду. Приготовьте все. Кислородная подушка есть? Хорошо! — Анна положила трубку. «Неужели она на такое способна?!»

В дверях стояла Соня и, глядя на Анну своими буравчиками-глазами, часто мигая, тихо сказала:

— У Алексея Ивановича судороги.

Как быть? И этого нельзя оставить, и туда надо бежать. Анна схватила телефонную трубку. Длинные, ко всему на свете равнодушные гудки. Григория Наумовича нет дома. Молчит и телефон Журова.

Вдруг увидела в окно Жанну Алексеевну, в пальто, с зонтиком и с сумкой — значит идет домой.

Соня поняла Анну с полуслова. Выскочила стремглав.

Анна побежала в тридцатую. Соня вернулась быстро и, тяжело дыша, шепнула:

— Все порядок. Он ушел в третье отделение. Не велел вам беспокоиться.

Позже Жанна Алексеевна позвонила Анне. Господи, да за что же ее благодарить! Как же могло быть иначе! Только у нее просьба: пусть передаст, на собрание она не сможет прийти — заболел ребенок.

Прошло три часа. Анна сидела в своем кабинете, пила крепкий чай и поглядывала на часы: с минуты на минуту должна была прийти Вера Павловна.

Больные, так встревожившие Анну и сестер, теперь мирно спали.

Тетя Фрося, примостившись в кресле напротив Анны, подперев сморщенным кулачком отвисшие щечки, нараспев выговаривала:

— Хиба ж може так, Анна Георгиевна! Як злякаться будешь — билого свиту не побачишь.

Было в ее манере говорить что-то материнское, исконно женское. Обычно ее «разговоры» успокаивали Анну, но сейчас она никак не могла успокоиться.

Явилась Вера Павловна ровно в шесть, как обещала.

— Это же черт знает что! — сказала она не совсем обычным для нее тоном. — Я только что прочитала статью. Возмутительно!

— А у нас, думаете, не черт знает что! Таисья ушла от тяжелого больного! Троим изволила сделать переливание, и всем плохо!

Вера Павловна даже села. И второй раз с той же интонацией произнесла:

— Это черт знает что! Чьи это больные?

— Двое — Виктории Марковны, один — Таисьи Филимоновны. Представляете: ее больной.

Вера Павловна пожевала губами, похоже, она еще хотела что-то сказать, но промолчала — в кабинет вошла Соня.

— Что? — встревожилась Анна.

— Нет. Все порядок.

И так как Соня не уходила, а переминалась с ноги на ногу, Анна поинтересовалась:

— Ты о чем-то хочешь меня спросить?

— У меня одна вопрос: сколько делали переливание, такого не было. Почему? Плохо сделали переливание?

— Ах, ты хочешь знать, почему такая реакция? Видишь, тут, вероятно, дело в крови. Возможно, дело в несовместимости подгруппы…

— Может быть, температура крови не соответствовала, — вмешалась Вера Павловна, надевая перед зеркалом докторскую шапочку. — Перегретая или, наоборот, холодная.

Соня так же бесшумно исчезла, как и появилась.

Собрание проходило в небольшом зале клуба.

Анна пришла, когда все, что можно было сказать, уже было сказано, а резолюцию еще не успели зачитать.

— Жаль, не слышали выступления Григория Наумовича. Он потребовал лишить ее диплома, — сказала Мария Николаевна.

Председательствовала Дора Порфирьевна.

— Кто еще хочет выступить? — спросила она.

Анна встала и поднялась на сцену. Положила локти на трибуну и опустила голову, собираясь с мыслями.

В зале переглядывались. Анна подняла голову и увидела сидящую в первом ряду Спаковскую. Наклонившись к какому-то молодому человеку с румяным, несколько девичьим лицом, она что-то ему тихо говорила.

— …выручила случайность. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы случайно не задержалась Жанна Алексеевна. Все вы знаете — сестра Валя никакого опыта не имеет…

— Врач — человек, он может ошибиться, — громко произнесла Спаковская. — Не торопитесь с голословным обобщением.

Собрание гудело, будто в улей бросили камень. Дора Порфирьевна стучала карандашом по графину.

— Дайте договорить Анне Георгиевне, — крикнул чей-то голос.

Анна резко повернулась к Спаковской.

— Это была не ошибка. Хуже! Это равнодушие!

— Я была у больного. — Таисья Филимоновна поднялась. Лицо ее покрылось красными пятнами. — Он чувствовал себя нормально. Обычная реакция. Небольшая аритмия.

Спаковская, откинув голову, в упор смотрела на Анну.

— Таисья Филимоновна вправе была уйти. Она вполне могла положиться на дежурного врача. И, вообще, Анна Георгиевна, вы отклонились от существа вопроса.

— А по-моему, я по существу, — произнесла Анна.

— Отношение к своему долгу и есть существо вопроса, Маргарита Казимировна, — произнес Вагнер.

Но Спаковская, кажется, не слышала слов Вагнера, она повернулась к молодому румяному человеку и что-то говорила ему, а он внимательно слушал ее и, видимо., соглашаясь с тем, что говорила Спаковская, кивал головой.

Анна отыскала глазами Журова. Он показал на свободное место около себя. Рядом с Журовым сидел Мазуревич, он обмахивался газетой и счастливо улыбался. «Ага, ты радуешься». И вдруг, разгорячась, Анна заговорила не очень связно, но в зале смолкли.

— А я по существу. Разве наша врачебная совесть для нас не самый главный контроль? Разве мы перед своей совестью не в ответе? По всем показателям мы считаемся передовым санаторием, — продолжала Анна и заметила: Спаковская, настороженно сдвинув брови и сжав губы, не сводила глаз с трибуны. — Но в наших отчетах нет графы: «Добросовестное отношение к больному».

— Ваше время вышло, — объявила Дора Порфирьевна.

Анна сошла с трибуны и, остановившись на верхней ступеньке лесенки, идущей со сцены в зал, сказала:

— Наш санаторий числится передовым. Мы даже переходящее красное знамя получили. Но как бы мы ни выполняли план по койко-дням, как бы ни гордились своим действительно образцовым порядком и дисциплиной, до тех пор, покуда у каждого из врачей, я повторяю — у каждого из врачей, — не будет чувства ответственности за жизнь и здоровье поступившего больного, до тех пор, покуда каждый из нас с чистой совестью не скажет себе: «Я сделал все, что мог», — до тех пор мы не имеем права считать себя передовым коллективом. Ведь государство затрачивает миллиарды рублей на ликвидацию туберкулеза, а жизнь человека у нас теперь, когда все делается во имя человека, никакой ценой не измеришь!

В дверях зала стояла Соня. Своим стремительным легким шагом Анна прошла к дверям.