Владислав Николаев - Мальчишник

— Мы.

С приподнятой над водой на черных баллонах палубой, почти квадратный, с четырьмя длинными гребями, которые вместе с высокими рогатками-уключинами могли напоминать колченогие конечности, плот наш в самом деле походил издали на огромного жирного паука. Но отчего все-таки простодушная Гунта смутилась от своей смелой метафоры и поспешила поправиться? Неужто и сами мы, плотоводы, толстые и благополучные в своих теплых одеждах и длинных резиновых сапогах, тоже ассоциировались в ее сознании с пауками?

К сожалению, «винка» действительно была всемогущим «щучьим веленьем», и мы, увы, этим пользовались. Только что на русской печи по щучьему веленью не передвигались.

Прибыв по Оби на «Метеоре» в Мужи, мы и десяти минут не искали ездового человека, который согласился бы на катере ли, на большой ли лодке-бударке перебросить нас в Усть-Войкар, стоящий в стороне от магистральных путей, куда по этой причине не заглядывал никакой пассажирский транспорт. Ездовых сыскалось сразу двое. Один был капитаном почтового катера, другой — капитаном буксира; обоим, правда, не с руки было заворачивать в Усть-Войкар, но и тот и другой выразили готовность свернуть, куда угодно, если заплатят спиртом. Бывший уже навеселе капитан буксира вообще предлагал доставить нас с ветерком до самых гор — хоть к черту на кулички, как выразился он бесшабашно. Мы выбрали другого, трезвого капитана, но когда расставались с ним в Усть-Войкаре, он мотался в тесной рубке, как в десятибалльный шторм.

Войкарский сор, вытянувшийся вглубь на двадцать пять верст, можно было с грехом пополам обойти по вязкому берегу пешком, но решили попытать счастья и нанять у рыбаков плавучие средства. Главный отправился на разведку в поселение, пестревшее на высоком голом юру беспорядочно разбросанными рублеными юртами. Вернувшись, он дал команду варить уху.

Едва успели сварить ее из свежевыловленных сырков, как вокруг нас собрались гости мужского пола, пожилые и молодые. Наметанным взглядом выбрав подходящие лица, Главный поднес им жестом хлебосольного и щедрого человека по чарочке. Тех же, с коих по его прикидке, нельзя было и нитки взять, он как бы не видел, словно их место заполнял пустой воздух. Потом осторожно завел деловой разговор:

— Неплохо бы через сор на лодках перебраться. А мы их, как видите, на себе не приволокли. Зато народ мы — щедрый и веселый. Сами поем и все вокруг нас поют, — и он, как по барабану, пошлепал ладонями по пластмассовой канистре, из которой наполнял поднесенные чарки.

После его слов именно те, кого он не обнес, оживились, разгорячились лицами и, обособившись в кружок, стали что-то обсуждать. Среди них был и лохматый Николай, перетянутый поверх бушлата широким ремнем с диковинной пряжкой и болтающимся на цепочке медвежьим клыком. В этой группе еще обращал на себя внимание молодой хант по имени Cepera. Смуглое пригожее лицо с широко распахнутыми горячими глазами делало его похожим на серба или албанца. Всего лишь месяц назад он вернулся с действительной и весь был переполнен впечатлениями от заграницы, где довелось служить. Вот они да еще двое неженатых парней и взялись переправить нас через сор и доставить к зимнику Егангорт на Войкаре. Плату обговорили божескую: четвертную на всех деньгами и литровую фляжку спирта. Выходить наметили под ночь, когда смирится ветер и в разлившемся морем-океаном сору уляжется волна.

В сумерки мы грузили в металлические лодки-казанки с подвесными моторами рюкзаки. Провожатые пробовали моторы. Вдруг на берегу появились две женщины в длинных цветастых оборчатых подолах: жена Николая и сестра холостого Сереги. С ходу они принялись браниться: жена — по-хантыйски, а сестра — по-русски. Сестра кричала, что завтра Сереге чуть свет надо плыть к сетям выбирать рыбу, а если он не выспится, какой из него работник? «Дурья голова, — убеждала она его, — поразмысли, что выгоднее: вовремя сдать рыбу и получить за нее сто-двести рублей или за рюмку винки промаяться с туристами всю ночь?» В том же духе, наверно, бранила и убеждала непутевого мужа жена Николая. А наши провожатые даже глаз не скосили в сторону костеривших их на чем свет благоразумных женщин.

Глухою ночью мы были на месте — на левом берегу Войкара, где за темными купинами тальников смутно угадывались остроконечные крыши двух-трех чумов и несколько изб. Главный по уговору рассчитался с провожатыми. Ближайшая изба оказалась пустующей. Мы растопили печку и стали готовиться ко сну. Кое-кто уже залез в спальники, расстеленные на нарах, а моторы на реке все еще молчали. Знать, парни тоже развели у воды огонь и обогревались возле него живым теплом и спиртом.

На потолке и стенах плясали красные отсветы, пробивавшиеся сквозь щели в печке. Вдруг дверь со стуком распахнулась, и в избу заполошно влетели Николай и Cepera, словно невесть что с ними приключилось. Найдя глазами Главного, который не успел еще забраться в мешок, Николай кинулся к нему и, приложив руки к груди, взмолился:

— Уважь, начальник. Никак не согрелись. Руки-ноги свело от холода. Даже моторы завести не можем — пальцы не слушаются.

За его спиной тяжело дышал недавний солдат.

Выпятив грудь, Главный решительно попер на них, оттесняя к двери.

— Рассчитался я с вами сполна. Больше не просите. Ни капли не добавлю. Я такой! Вот ежели ден через двадцать встретите нас тут же да рыбки еще доброй припасете: муксунчика, нельмушки, тогда…

— Встретим, припасем. Только сей минут налей. В счет будущего. А потом не надо. Дорого яичко ко Христову дню. Так ведь по-вашему? Должен понять.

— За кого ты меня принимаешь? Встретишь через двадцать ден — сладимся. Не встретишь — твое дело. Вот и весь мой сказ! Я такой! А теперь не мешай честным людям отдыхать.

И он грудью выдавил гостей наружу, захлопнул дверь и пошарил по ней рукой, ища крючок либо задвижку, но запора никакого не оказалось.

Чертовски обидно было за Николая. Еще два часа назад с неподдельным достоинством он выказывал уважение заветам предков, мужественно вспоминал о своей схватке с медведем, чудом не задравшим его, и вдруг на глазах в считанные минуты, хлебнув «винки», растерял все свои многославные качества.

Не прошло и десяти минут — Николай снова ворвался в избу и со стуком пришлепнул на приколоченный к передней стене завощенный грязью столик четвертную бумажку.

— Вот, начальник, все твои деньги. Возьми их себе, а дай нам еще одну фляжку. Поди, не дороже денег фляжка?

Увидев, что Главный грудью попер на него, Николай заторопился со словами:

— Хоть полфляжки! Хоть чекушку малую. Пальцы не слушаются — моторы не завести.

— Сейчас же забери свою четвертную. Чо я, выжига тебе? Нет, не выжига! Я не такой! А вот какой! — И Главный, схватив Николая за меховой воротник бушлата, вытолкнул его за порог в темную ночь.