Владислав Николаев - Мальчишник

Оказалось, соседи — из Воркуты, тоже съемщики. Отмерили они Коркину на тридцатку припасов, а потом безо всякой расписки, под честное слово добавили в долг еще почти на полета рублей — сухарей два непочатых мешка, из ушастых углов которых серьгами свисали фанерные фабричные бирки с указанием сорта и веса содержимого, так что взвешивать не было нужды, два плоских ящика мясной тушенки, манки пуд, сгущенки, сахару, соли, полтора десятка пачек чаю, папирос, спичек. Про спички неловко было даже заикаться, но не пропадать же без огня в тундре — свои-то размочили во время снегопадов. Радист поискал в эфире связи с Саранпаулем, но не нашел сразу, и тогда Коркин оставил ему для передачи текст радиограммы, в которой заклинал Мордасова прислать на Кожим вертолет, не мешкая ни дня.

Были и новости: сдержал все-таки слово профессор Карпов и явился на Приполярный Урал, явился с молодым помощником на пяти лошадках — на двух сами разъезжают по горам и речным долинам, а на трех возят во вьюках провиант и снаряжение. Чудак старик таскает с собой медный самовар — никакого иного кипячения, окромя самоварного, не признает. И блюдце с добрую миску, чуть не литровое. Нальет, говорят, полное, поставит на широкую ладонь и швыркает-втягивает на весь лес — усь, усь! Сквозь желтоблестящую кожу на лысине пот проступает — ровно из сыра вытапливается… Коркин не знал, радоваться ему этим новостям либо, наоборот, печалиться. Старик принял вызов, притащился из Ленинграда в горы, на Север, а сам Коркин, вместо того чтобы в поте лица вкалывать, готовиться к продолжению спора, черт знает чем занимается — с нищенской сумой по миру бродит…

Обратно от воркутинцев они двигались не по берегу Кожима, прошивавшего каменную землю кружевными петлями, а напрямик через холмы и невысокие горы.

Лошади были привязаны одна к другой. Переднюю Герман вел в поводу. Скрипели кожаные седла, размеренно постукивали по бокам вьюки с продуктами.

Издали пологие склоны холмов казались голыми и ровными, точно катушка, но когда геологи брели по ним, их ноги по колени, а то и выше утопали в зарослях карликовой березки, можжевельника и ивы, а под перепутанной растительностью, как старые шрамы, прятались многочисленные бугры, камни, вмятины.

Заросли были такие густые и упругие и так тесно переплетались друг с другом, что ноги не раздвигали их — разрывали, снизу слышался треск ломающихся веток и, как в бане, пахло березовым листом. И лист-то жалкий, величиною с грош, а запах настоящий, березовый.

На зеленых склонах тут и там росли маленькие, в рост человека, густохвойные елки. Росли семьями: по пять-шесть, а то и целыми десятками вместе — темные малюсенькие островки среди разливанного моря светлой карликовой березки.

Впереди, касаясь краешком вершины увала, катилось плоским белым диском полуденное светило. Стеклянный блеск струился по мелкой листве, слепил глаза.

— Ты видел, какие у них кони? — с непонятным раздражением вдруг заговорил Герман. — Сытые, круглые! Битюги! По полтора центнера волокут. А наши от пятидесяти килограммов с ног валятся. Мы своих коней под гору силой тащим, а у них в гору — в поводу не сдержать. Продуктов навалом. У каждого в партии по надувному матрасу. Даже у рабочих… Никакой посторонней заботушки — знай вкалывай на благо отечества! Право, я будто в другой стране побывал. А страна-то одна. Так в чем же дело? У нас ведь в магазинах тоже есть эти матрасы, и я Мордасова не раз просил: «Купите». — «Не положено», — отвечает. Значит, спи на вечной мерзлоте, как знаешь, а потом досрочно на пенсию с радикулитом или ревматизмом. У-у-у! За такие дела судить надо Мордасова. Будь моя воля, я бы его давно…

— Ты недооцениваешь его, — усмехнулся Коркин. — Скорее он нас с тобой посадит.

— Черта лысого!

— Уж поверь мне. Я-то его побольше знаю. Если говорить откровенно, однажды чуть не закуковал по его милости.

— Вот даже как? — присвистнул Герман.

— Давай-ка передохнем, — предложил Коркин.

Они отпустили лошадей, а сами устроились на сухом глинистом бугорке, лысо вспучившемся меж березок. Коркин вытащил из кармана свежую пачку «Беломора», одну из тех, что добыли у воркутинцев, угостил Германа, сам закурил.

— После четвертого курса мы с ним на практике вместе были. Знаю его чуть не с пеленок и не упомню случая, чтобы хоть раз в рядовых походил. И там, на практике, его сразу в начальство возвели, командиром отряда поставили. У него рабочие карты, деньги и все прочее. Помню, с неделю мы стояли на окраине какого-то пыльного улуса. В Казахстане дело было. Не улуса даже, а районного городка. По утрам Степан выдавал нам под расписку карты, а вечером, после маршрутов, отбирал их и запирал в железный сейф. Работали, как всегда, в поле, без выходных, и это случилось, на мое счастье, в воскресенье. С утра дул ветер, змеил по степи пыльную поземку. После завтрака я что-то замешкался у костра, а когда подошел к Степану получить свои карты, он мне вдруг заявил:

— Ты уж их получил, вот только расписаться забыл.

— Да ты что, Степан! Я и в руках их сегодня не держал!

— У меня в сейфе их тоже нету. Кроме тебя, некому взять.

— Не брал я.

— Брось дурочку валять! Ты только что был тут.

— Не был я у тебя.

— Хочешь под статью меня подвести? Не выйдет! Ставь свою роспись в книжке!

— С какой стати, ежели я не брал карты.

— Ах, так! Сделаем тогда по-другому. Акт составим, и рабочие подпишутся как свидетели.

И что ты думаешь? Написал акт, позвал рабочих.

— Дурень, опомнись! Что ты делаешь? Карты наверняка где-то здесь, в машине или у тебя в сумке. Не труса праздновать надо, а искать.

В распоряжении Степана находился обшарпанный «газик». Это ему так нравилось, что он и спал, и ел в машине. Сейф, разумеется, хранился там же. По утрам он выкладывал карты на сиденье, становился одной ногой на приступку «газика» и созывал геологов: получайте, расписывайтесь. Вручение карт напоминало своей торжественностью подъем флага. Трясу я Степана за грудки и чувствую: не послушается — пристукну, придушу, как щенка. И он, видно, почувствовал мою решимость, струхнул малость, даже под машину полез искать, но карт нет нигде, словно в воду канули. Снова пристает ко мне:

— Пиши расписку! Иначе и рукоприкладство тебе зачтется. Свидетели есть.

А я остыл тем временем, пораскинул мозгами. Карты лежали на сиденье. Дверцы в машине распахнуты, и продувает сквозь нее ветер, дверцы так и ходят взад-вперед. Ну, ясно, подхватило карты и унесло в степь. Но одному их там искать — все равно что иголку в стоге сена: ни конца, ни краю той степи, глазом не объять.

И со Степаном говорить о поисках бесполезно: перепугался до смерти, прет на меня с распиской и слушать ни о чем другом не хочет.