Борис Изюмский - Подполковник Ковалев

— Старослужащие! — подражая голосом сержанту, сказал он раздельно: — Стать солдатом это — не значит съесть определенное количество каши… — Дроздов хитро поглядел на Крамова.

Сержант усмехнулся. Достав пачку сигарет, протянул ее:

— Курите…

И Грунев вытащил из сержантской пачки сигарету, неумело раскурил ее. Зажигалку так себе и не купил.

Подъехала полевая кухня, остановилась у костров. Тощий — не в коня корм — повар Харитонов с большим кадыком и белыми ресницами, отбросив крышку, взялся за черпак.

Был Харитонов великим знатоком своего дела. Когда готовил соус — поджаривал косточки, из них варил бульон, а тем бульоном разводил муку, подкрашенную томатом.

Соус получался — пальчики облизать! Азат вожделенно закатывал глаза: «Вах-вах!..»

— Подходи, пехота! Получай без ограничений! — прокричал Харитонов басом, неожиданным в таком тощем теле.

Запахло мясом, кашей. Дроздов сладостно раздул ноздри:

— Да, теперь не грех и рубануть!

Из поселка принесла пышки и круг колбасы пожилая женщина в белых бурках.

— Покушайте домашнее, — предложила она радушно.

Дроздов проницательно посмотрел на нее и тихо сказал Груневу:

— Наверно, у нее внук в армии.

Но женщина услышала, улыбнулась, как Евгения Петровна:

— Нет, это я просто так…

Ее усадили, накормили солдатской кашей с мясом.

— Знатный харч, — сказала гостья, возвращая котелок, пуще всего удивляясь, что зимой у солдат есть зеленый лук.

— Почту везут! — раздался радостный крик.

Перед большими праздниками почта, словно бы притаившись, накапливала силы, чтобы затем обрушить лавину писем. Послезавтра день Советской Армии, и писем пришло особенно много.

Почтальон стал выкликать фамилии:

— Дроздов!

Протянул два письма.

Первое — от матери. Виктор прочитал обратный адрес на втором конверте. От Людмилы!

Доверительно сказал подошедшему и за своим письмом Санчилову:

— Моя прислала… В техникуме учится.

Санчилов улыбнулся:

— Я тоже получил от «нее».

Обветренное лицо лейтенанта за один этот «бой», казалось, стало мужественнее, к синеве глаз примешалась темная краска, лишившая их прежней наивности.

Грунев опечалился: от бабушки письма не было, а больше ждать не от кого.

Людмила писала Виктору: «Я считаю тебя своим настоящим другом, скучаю и буду с нетерпением ждать возвращения».

Дроздов еще раз перечитал эту фразу.

«Дождется — не пожалеет. Это уж честное солдатское…»

Виктор на секунду представил в весеннем вишневом цвету улочку, где живет Людмила, деревянную калитку с чугунным кольцом.

Всякий раз, когда они подходили к этой калитке и Виктор пытался обнять Людмилу, она приседала, выскальзывала и убегала.

Не то что Клавка.

Потом Виктор начал читать письмо матери:

«Долго от тебя весточки не было, я места себе не находила. И Тайфун все скулил, от миски морду воротил. А вчера стирала на кухне, он пришел, стал меня лапой оглаживать, потом взял зубами за фартук и потащил к почтовому ящику на калитке. Я заглянула, а там — письмо от тебя. Унюхал! Подпрыгивает, лизнуть письмо норовит и домой меня не пускает, чтоб я здесь же, во дворе, читала. Начала вслух читать, а он сел на снег, уши торчком. Как прочту слово „Тайфун“ — повизгивает, рад. А дочитала, он зубами конверт отнял, лег в конуре, положил между лап и отдавать не хочет».

Виктор, к удивлению Грунева, вдруг пошел вприсядку, непонятно приговаривая:

— Ай Тайфун, ай Тайфун! Друг человеческий, Тайфун!

…Заиграла гармошка, соперничая с транзистором. Молодой голос запел:

Лейтенант Санчилов приказал откинуть борт у грузовой машины, и на «эстраде» начался концерт: легко, изящно танцевал Азат; похлопывая себя ладонями по пруди, пяткам — Хворыська. Заливалась гармошка. И словно не было недавнего огромного напряжения «боя». Вот запел сам лейтенант:

Владлен слушал напряженно, и сердце его тоскливо сжималось. Эту песню пела мама. Неужели она совсем забыла его?

Дроздов так аплодировал, что отбил ладони.

В большом зале клуба собрались офицеры. Действия подразделений разбирали обстоятельно и с пристрастием. Кроме самого главного, говорили и о том, что не всегда соблюдались меры предосторожности: не сумели внушить солдатам, что «бой» — настоящий, и поэтому кое-кто пошел в полный рост, а кто-то землю копал на полштыка. Что минометчики взяли с собой неисправный дальномер, а один офицер даже не раскрывал рабочий планшет, потому что, видите ли, снег мокрый шел. И не додумался заранее сделать специальный щиток для планшета.

Даже о том говорили, что был, пожалуй, переизбыток имитаций, слишком много дыма, взрывов и треска: «Крым в дыму, бой в Крыму — ничего не видно».

О действиях полка Ковалева в общем отзывались похвально, хотя не обошлось без замечаний.

Но Ковалев, особенно ценивший в армейской службе точность, считал, что к нему сейчас снисходительны, что его щадят.

Гербов обдумывал свое выступление. Конечно, мельчить, делать замечания второстепенной важности не стоило, о них можно сказать Владимиру позже, один на один. Речь должна пойти о вопросах принципиальных — и здесь лавировать нельзя.

Он испытал однажды подобное чувство неловкости, раздвоенности, что ли. В его дивизии заместителем командира батальона служил майор Бадыгин. Гербов, объезжая полки и знакомясь с офицерами, сразу узнал Димку Бадыгина из пятой роты их суворовского училища.

Когда-то, как шеф, Гербов обучал этого мальчишку шахматной игре. Остались те же, немного навыкате, маслянистые глаза, взлетевшая правая бровь, отчего казалось, что Димка постоянно чему-то удивляется.

Позже Гербов вызвал Бадыгина к себе, и они долго и очень дружески беседовали. Майор расценил эту беседу, как право на некую исключительность, на снисхождение к его не очень-то ревностной службе.

Он заочно учился в университете, был уже на четвертом курсе юридического факультета и, вероятно, это считал для себя главным, к армейским же обязанностям относился довольно формально.

Когда на учениях, из-за неисполнительности Бадыгина, батальон его очень проштрафился, командующий сердито бросил Гербову:

— Придется майору повременить с университетом… В конце концов, не юристов мы готовим…

Гербов, объяснив, как сложились у него отношения с Бадыгиным, честно оказал, что на такую запретную меру пойти ему по-человечески трудно. Генерал отнесся к признанию командира дивизии с пониманием.

И снова Гербов имел с Бадыгиным на этот раз довольно жесткий разговор.