Михаил Соколов - Искры

— Та-ак… — Он закряхтел и достал кисет, но Леон протянул ему папиросу. — Ать же едучая какая, судьба эта проклятая, а? Ну гонит в петлю — и шабаш! Что ж это такое: с хутора выгнали, с шахты погнали, а теперь и с завода… За чем же властя смотрят, хотя бы и царь? Живьем в могилу кладут, суп-по-ста-ты…

В амбар тихо вошел Егор Дубов, поздоровался:

— Здорово дневали, соседи… С гостями вас да с хорошими новостями!

— Слава богу, Егор Захарыч, — невесело бросил Игнат Сысоич. — Только новости не дюже хорошие. Бьют нашего брата, работать не дают, и никому нет до этого никакого дела — ни властям, ни царю. Ложись в могилу и помирай — только и остается нашему брату.

Егор взглянул на черную повязку на лице Леона, присел на мешок рядом с Игнатом Сысоичем и хмуро сказал:

— Расскажи, Игнатович, что там у вас случилось. Не бойся…

Алена не стала сама рассказывать о Леоне. Помогая Марье делать вареники, она расспрашивала о хуторских новостях. Когда Леон, расставшись с Егором, вошел в хату, Марья, увидев повязку на голове сына, испуганно спросила:

— Господи, что это с тобой, Лева?

Леон рассмеялся.

— Вот, не успел войти в хату, а вы уже испугались… Сестра, пожалуйста, сбегай в лавочку, купи там… — обратился он к Насте и зашарил по карманам.

Марья недовольно посмотрела на Алену.

— Что же ты мне тут сорокой трещишь, а про главное ни слова?

Алена швырнула вареник на стол.

— С работы его рассчитали, мамаша, и казаки пробили нагайкой голову, — сказала она и, сев на лавку, заплакала.

Марья не расспрашивала больше ни о чем, только быстрее стала делать вареники.

Вечером Леон, сняв повязку, пошел к Загорулькиным. Алена ушла туда раньше, и Нефед Мироныч уже успел узнать кое-что о ее жизни. Но он встретил зятя, как и подобает, и Леон подумал, что тестю ничего неизвестно о событиях на заводе. Однако Нефед Мироныч сам заговорил об этом, когда выпил водки:

— Вижу по глазам, что брешете вдвоем и правду утаиваете от отца. Говорите прямо: в гости приехали на масленицу, вареников поесть, чи случилось что?

Леон не стал скрывать, но и всей правды не сказал.

— Рассчитался, — спокойно ответил он. — Нет терпенья смотреть, как огненное железо калечит людей.

Нефед Мироныч пытливо посмотрел на Алену, но она опустила глаза и молча ела блины.

— Оно конечно, — одобрительно отозвался он на слова Леона, — при огне работать и головой рисковать за несчастные четыре красненьких. Правильно сделал, что рассчитался. Погостите тут, отдохнете, а там видно будет. Или думку держишь на другой завод податься?

— Пока нет. Да работы хватит, мне искать ее нечего.

— С твоими руками да еще искать! — тоном искреннего участия проговорил Нефед Мироныч и неожиданно предложил — А ты брось искать ее и унижаться перед всякими… Оставайся тут и будешь при мне заместо моей правой руки. Я старею, а Яшке оно без интереса, мое хозяйство, ему экономию подавай. Раз судьбе угодно было и ты вошел в нашу семью, входи тогда по-настоящему и будешь хозяином. А там, пока я живой, в казаки примем, и заживете вы с Аленкой, как люди, и детишек, какие, бог даст, пойдут, на хорошую дорогу выведете… Такие мои слова, сынок Лева. А что было промежду нами, того, считай, вроде и не было.

Леон всего ждал в этом доме, но такого не ожидал и задумался, не зная, что отвечать: «Сам Загорулькин приглашает в наследники! И даже в казаки принять обещает! Или это Алена все затевает, а отец пошел ей на уступки?»

Алена посматривала то на него, то на отца, и лицо ее светилось радостью. Было похоже, что она именно ради этого и ехала сюда, видя в этом счастливый выход из положения.

Леон почувствовал, как она легко и незаметно толкнула его в бок, и ответил:

— Это очень большое дело, такое хозяйство, и у меня про него и думки не было.

— Зато теперь будет. Это, гляди, я от чистого сердца, как своему дитю делаю. Сына на ноги поставил? Поставил. И зятя поставлю! — гордо заявил Нефед Мироныч. — И ты не смотри, что старый Загорулька, мол, бешеный и скряга. Для кого и скряга и бешеный, а для своих детей я отец. Так-то.

Дарья Ивановна не знала, как и угодить Нефеду Миронычу за такие речи, и то наполняла ему стакан водкой, то подкладывала горячих блинов со сметаной и все переглядывалась с Аленой. Наконец-то в семье у нее наступила настоящая, согласная жизнь!

Леон поблагодарил Нефеда Мироныча и обещал подумать о его предложении. Но, придя домой вечером и ложась спать, он сказал Алене:

— Нашим ни звука про это.

Алена не поняла его.

— Почему? Да это какая же радость будет!

— Я сам скажу, придет время. Надо все хорошо обдумать.

— А тут и думать не об чем. Я согласна хоть нынче переехать сюда. А тебе что — не нравится, об чем толковал батя? Лева, ну, скажи: хочешь ты быть хозяином всего нашего добра, а? — Алена прижалась к нему горячим телом, шепнула: — У нас скоро будет ребенок… Соглашайся, дурной, выкинь из головы думки про завод. Про себя, про свою семью подумай хорошенько. Ради чего нам с тобой мучиться?

Леон не ответил, а Алена все упрашивала его согласиться на предложение отца. Он слушал, слушал ее и наконец ответил тихо, но твердо:

— Нет, Алена. Сюда я не вернусь. Никогда.

Алена отодвинулась от него и отвернулась к стене.

На следующий день с утра Леон отправился навестить знакомых, а когда пришел домой, Игнат Сысоич с таинственным видом сказал ему:

— Нефадей был только что. Сказал, вроде как в приймы соглашается взять тебя и чтобы ты был хозяином всего его добра… Это правда, сынок?

— Правда, — сухо ответил Леон, и Игнат Сысоич еще тише сказал:

— Соглашайся, сынок. Сейчас же иди и говори, что ты согласный. Это, считай, само счастье нам в руки дается.

Леон с безразличным видом махнул рукой, и у Игната Сысоича сердце дрогнуло: отказался!

— Нет, батя, богатейте вы, а я не хочу, — отчетливо произнес он. — И вы мне про это больше не говорите.

— Дурак! Дурак, видит бог… Да ты в своем уме, Левка? — сразу рассердился Игнат Сысоич. — Что ты плетешь мне околесную «не хочу»? А я велю тебе немедля соглашаться!

Леон ничего не сказал, и Игнат Сысоич горько покачал головой. Все рухнуло у него: мечты о богатстве, о счастье сына, внуков, и опять впереди маячила опостылевшая лямка безрадостного труда — та же, что гнула ему спину весь век.

Алена была на другой половине хаты и все слышала. Медленно выйдя в переднюю и видя, что Леон прячет в карман брошюру и намеревается уходить, она с укором сказала:

— И отца не послушался? Эх, Лева, Лева! О чем только ты думаешь! С работы второй раз рассчитали, жить нечем, а ты книжки слушаешь и от счастья отказываешься.

— Чего ты хочешь от меня, Алена? — сдержанно проговорил Леон.

— Жить я хочу, а не по белу свету скитаться, — повысила голос Алена. — Хочу, чтобы ты о семье думал, а не о бунтовщицких делах!