Михаил Соколов - Искры

Вышел Игнат Сысоич из вагона и удивился: почтовый поезд, на котором он приехал, почему-то остановился на запасных путях, среди товарных вагонов. Вокруг было много жандармов, и на станцию они никого не пускали. Слышались недовольные голоса пассажиров.

— Какой идиот додумался принимать почтовый на этот путь? — возмущался господин в очках и в шляпе.

— А мне на станцию надо, и ты не имеешь прав не пущать меня, — скандалил какой-то старик с котомкой за плечами.

— Тебе сказано, иди в город, — значитца, как есть в город и иди да поменьше разговаривай, — бубнил усатый жандарм.

Игнат Сысоич сплюнул с досады и быстро зашагал в город.

Над заводом стоял дым. То оранжево-желтый, то синий, то пепельно-серый, то черный, как сажа, он бесконечно извергался из многочисленных труб, подымаясь над крышами цехов, над землей, заволакивал небо, и солнце меркло в нем, вися красным шаром.

Леон находился в заводоуправлении, у Рюмина. Из кабинета было видно, как на крышах цехов, на кауперах домен, на скобах лестниц кирпичных труб становилось все больше народу. Вдали виднелась линия железной дороги и маленькие серые фигурки солдат вдоль нее.

— «Царь-батюшка» едет к своему народу, — насмешливо сказал Леон, — От самого Петербурга солдаты стоят. Надо будет составить хорошую прокламацию об этом.

Вот с южной стороны показался голубой экспресс, и тотчас же на крышах зашевелились, зашумели тысячи рабочих и послышался резкий, истошный крик:

— Едет!

Экспресс вбежал в выемку, потом вырвался из нее и прошумел на переезде напротив завода, обдав пылью будку, стоявших вдоль дороги солдат, бродивших невдалеке белых коз, а через несколько секунд скрылся из вида.

В напряженной тишине на крыше прокатного цеха раздался чей-то насмешливый голос:

— Ну вот, считайте, и посмотрели на царя-батюшку.

— Да-а, посмотрели. На вагоны.

Рюмин отошел от окна, написал Леону записку к новому начальнику прокатного цеха о приеме на работу и, проводив его до двери, спросил:

— Ты читал в газетах о помолвке Оксаны с Яковом Загорулькиным?

Леон не знал, что и говорить. «Этого еще недоставало! Эх, дьявольщина, крутила, крутила и докрутила», — с досадой подумал он и ответил:

— Не читал. И не ожидал. Я надеялся, что она такой глупости все же не сделает.

— Да, жаль. Я с ней объяснился, — негромко произнес Рюмин и пошел к столу под зеленым сукном, заложив руки назад.

Леон с легким раздражением бросил ему:

— Не стоит жалеть, Леонид Константиныч. Она тебя недостойна.

— Неправда, Леон, — мрачно возразил Рюмин.

Леон пожал плечами и вышел. Возле главных ворот, опершись на палку, одиноко стоял Игнат Сысоич, всматриваясь в — лица прохожих. Леон, заметив его, негромко окликнул:

— Батя!

Игнат Сысоич радостно встрепенулся, заторопился ему навстречу.

— Ох, откуда же тебя бог послал, сынок? Я иду со станции и думаю: дай постою немного, может Ермолаич попадется на глаза и расспрошу о тебе, а ты сам… Ты ж, — понизил Игнат Сысоич голос, — в подполе том, Аленка говорила?

Леон улыбнулся, потрепал отца за плечо, и они направились домой. По пути Игнат Сысоич рассказал об Алене, о разговорах с нею, и Леон совсем обозлился. «Там — сестра, тут жена с ума сошла. Что они, белены объелись?» — мысленно возмущался он и услышал голос отца:

— …Я так и прописал ей: мол, гони его в три шеи. Никаких сродствий больше промежду нами не будет…

— Кому писал? Кто?

— Да я, Оксане про Яшку писал.

— Поздно теперь, батя. Сестру Ульяна Владимировна просватала. Да Оксана и любит, видать, Якова. В газетах объявлено об их помолвке.

— С Яковом? Без моего согласия? Без нашего родительского благословения? — изумленно спросил Игнат Сысоич. — Ну, я ей покажу! Я сам поеду к ней и прочитаю ей такую молитву, что она и про любовь забудет!

Леон махнул рукой:

— Не стоит, батя. Что с воза упало, то пропало.

— Как это — пропало? Непременно поеду. Завтра же. Видали, что придумала? Нет чтобы выбрать хорошего человека из простых людей, так она помещицей быть захотела. Я ей покажу помещиков разных да генералов!

Леон молчал. Он знал, что отец ничего не сделает и на Оксану не повлияет, но что говорить с ним? Пусть отведет душу.

Они шли по пыльной дороге. По сторонам от нее земля была испещрена глубокими трещинами, трава выжжена солнцем, скрючена зноем и потемнела от пыли. Там и сям виднелись колючки, на них торчали пожелтевшие иглы. На дороге выглядывали из земли красноватые, с синим отливом, куски железной руды, серые, обточенные подводами известняки, то и дело попадались под ноги оброненные возчиками куски антрацита.

Игнат Сысоич нагибался, брал уголь в руки и, повертев его, с сожалением бросал в сторону.

— Мы кизяками да соломой топим, а тут такое добро, уголь, и валяется, где попало. Жалко, мешка нет, должно на месяц топки можно насобирать, пока до квартиры дойдем.

— А вы сюда переезжайте и будете тогда топить углем, — сказал Леон.

— Из-за угля бросить хутор? И придумает тоже! — покачал головой Игнат Сысоич и тихо спросил: — Ты дома живешь аль и хату бросил уже? Аленка сказала: мол, по чужим углам скитается, от властей хоронится с самой зимы.

— Дома поговорим.

Дома им говорить не пришлось. Дементьевна передала Леону записку от Луки Матвеича с просьбой немедленно прийти на явочную квартиру. Леон наскоро пообедал, сказал Игнату Сысоичу, что долго в гостях не задержится, и ушел.

Лука Матвеич только что вернулся из Крыма, куда ездил для агитации за созыв третьего съезда партии и встречи с руководителями Крымского комитета, требовавшими ввести в ЦК сторонников меньшинства. Но поездка эта оказалась неудачной. В Крымском комитете ему показали только что полученное сообщение о кооптации в члены ЦК Карпова, Любимова и Дубровинского и о признании законным действующего состава редакции «Искры».

— Плеханов окончательно изменил нам, все новые члены ЦК примиренчески настроены к меньшинству. ЦК не только признал законными действия меньшинства, но и запретил агитацию за созыв третьего съезда. А товарищ Ленин вынужден был отойти от руководства работой ЦК. Понимаешь, что это значит? — коротко рассказав о своей поездке, обратился к Леону Лука Матвеич.

— Товарищ Ленин вышел из ЦК? — спросил пораженный Леон.

— Отошел от руководства деятельностью ЦК.

Леон сурово сдвинул черные брови и медленно прошелся по комнате. Что же теперь будет? Понимал он очень хорошо, что теперь будут делать меньшевики и сколько сил новых потребуется для борьбы с их раскольнической деятельностью.

Обернувшись к столу, у которого он сидел, Лука Матвеич взял листок с напечатанным текстом решения ЦК и продолжал:

— Надо было кончать с ними, меками и всякими примиренцами, как советовал Кавказский союзный комитет. А теперь… Да они теперь отбросят организацию на несколько лет назад, к кружковщине и неразберихе. — Он пробежал глазами текст и бросил листок на стол. — Какое это решение? Это издевательство! Признают «фракционное дробление глубоко противным интересам пролетариата и достоинству партии», а сами проводят это самое фракционное дробление партии.