Михаил Соколов - Искры

— Иуды! — с негодованием проговорил Леон и зашарил по карманам, ища папиросы, но их у него не было.

Лука Матвеич достал кожаный портсигар, положил его на стол. От Ермолаича он немного знал о жизни Леона и спросил, желая проверить:

— На работу не устроился?

— Не до работы теперь.

— Та-ак… — задумчиво произнес Лука Матвеич. — А деньги у тебя есть?

Леон закурил и не ответил, а только зло швырнул спичку в угол.

— Я спрашиваю: деньги у тебя есть? — повторил Лука Матвеич, Леон удивленно посмотрел в его хмурое лицо. Что он, шутит, этот Лука Матвеич? До этого ли сейчас и об этом ли надо беспокоиться? И он недовольно ответил:

— Какие деньги? Нашел о чем говорить… Нету у меня денег. И не интересуют они меня сейчас. Мне впору обороняться от Ряшина, от Кулагина. Теперь они подымут голову!

Лука Матвеич достал из кармана пятьдесят рублей, положил их на стол и сказал негромко, но настойчиво:

— Возьми. Это партия дает тебе, не я… И вот что я хочу тебе сказать: если ты будешь так нервничать, как сейчас, я отстраню тебя от руководства комитетом, — неожиданно заявил он.

Леон широко открыл глаза: у него даже дух перехватило от таких слов своего учителя.

— Да, отстраню, — повторил Лука Матвеич. — Ряшин, Поляков и иже с ними подымут сейчас такой шум, что, потеряй ты управление собой, ты потеряешься сам. Как руководитель… Не обороняться мы должны, а наступать! Не к лицу нам, ленинцам, обороняться от своих врагов, в том числе и меньшевиков, да мы никогда и не оборонялись. Громить мы их будем! Запомни это и всей организации так скажи, — жестко проговорил Лука Матвеич и, сунув деньги в карман Леону, встал и добавил — Собери завтра членов комитета. Будем срочно готовить конференцию южных организаций и потребуем экстренного созыва съезда партии. Я только что был в Закавказье, говорил с товарищем Кобой. Пока Ленин с нами, — никакая сила не собьет партию с правильного пути и назад нас не отбросит. Мы, большевики, пойдем только вперед, при всех условиях и обстоятельствах!.. Ну, вот и все на сегодня. А теперь скажи, где мне ночевать, да перекусить не мешало бы. Проголодался немного, и голова что-то болит, должно в поезде продуло, — уже другим тоном сказал Лука Матвеич, поглаживая рукой по бритой голове.

Леон стоял посреди комнаты, и в ушах его все еще слышались жесткие слова Луки Матвеича: «Не к лицу нам, ленинцам, обороняться от своих врагов. Громить мы их будем!» И Леон мысленно восхищался своим учителем: «Сколько уверенности и силы в этом пожилом человеке, друге его и наставнике! Неисчерпаема сила его. Сила партии…»

Проводив Луку Матвеича на квартиру к Подгорному, Леон забежал к Ткаченко и Вихряю и только после этого отправился домой.

Игнат Сысоич долго сидел и разговаривал с Иваном Гордеичем. На столе стояли полбутылка водки, закуски. Подвыпив, Иван Гордеич все пытался рассказать о том, как служил он в лейб-гвардии Семеновском полку и видел Николая Второго еще мальчиком.

— …Квелый был он тогда, болезненный, и будто все ему без интересу было. Идет бывало и солдата не видит, вроде я — не человек. Помню, отец его…

Игнат Сысоич тоже немного охмелел, но ему хотелось говорить о Леоне, пожаловаться на Оксану, и он прервал Ивана Гордеича:

— Все это меня мало касается, можно сказать даже никак не касается, — как там цари жили. Ты вот лучше, брат, расскажи, как тут мой сын живет, это мне ближе.

Иван Гордеич нахмурил брови, погладил большую бороду.

— Не понимаю я тебя, брат. Про царя говорю, а ты слушать не желаешь. Он есть помазанник божий и отец наш…

— Может, он и отец кому, но моего сына он уже продержал в остроге больше года. И, выходит, что отец моему сыну есть единственный я, а не царь, — опять прервал Игнат Сысоич бывшего лейб-гвардейца.

— Я ему про Фому, а он про Ерему… Ты отец своему сыну, а он всему миру православному! Ты соображаешь, что несешь? Ты же супротивничаешь! — вспылил Иван Гордеич и, помолчав немного, изрек привычное: — «Несть бо власть, аще не от бога». Во! Разумеешь?

Игнат Сысоич вышел из терпения.

— Да что ты мне околесицу плетешь? «…аще не от бога». Ты мне брось чертовню разную, парень, — сердито начал он отчитывать Ивана Гордеича. — Ты лучше скажи, как тут они живут и через какие дела не ладят с женой, вот это мне интересно знать. А про властей я сам тебе расскажу. Они душу из меня вымотали, власти твои, черти б на них ездили, прости бог!

Иван Гордеич посмотрел на него исподлобья, чокнувшись, выпил рюмку и заговорил об Алене:

— Дела его не нравятся ей. Не согласна она в бедности жить, так мы с Дементьевной понимаем.

— Ну, вот так бы давно и говорил…

— И вообще она с рабочей жизнью не согласная.

— Так. С рабочей жизнью не согласная. А с чем же она тут согласная, интересно знать?

— А бог ведает. Кажись, ни с чем заводским нашим.

— Ни с чем заводским?.. Умная досталась нам невестка. Ни с чем не согласная, а? — недовольно качнул головой Игнат Сысоич и налил в рюмку водки.

Долго они сидели и говорили, наконец Иван Гордеич ушел. Игнат Сысоич разулся, поставил сапоги возле порога, а сверху развесил портянки. Потом снял с себя пиджак, бережно свернул его и положил на сундук под голову. Оставшись в жилете, из-под которого выглядывала белая рубашка, он нащупал в кармане двадцать пять рублей, приготовленные для Леона, перекрестился и лег спать.

— Эх, жизня-а! — громко вздохнул он. — Ни с чем заводским не согласная, а? То-то не нашей крови человек…

Леон, увидев в окно, что лампа в землянке прикручена, тихо открыл дверь, в полумраке нашел приготовленные Дементьевной молоко и пирожки и сел ужинать.

— Пришел? — спросил Игнат Сысоич.

— А я думал, что вы спите…

— Первые петухи уже прокричали?

— Скоро будут кричать.

Игнат Сысоич вышел из землянки, а когда возвратился, сказал:

— Вольно поздно, сынок, просыпаются ваши заводские петухи. Заря уже занимается.

Леон посмотрел на окно. На востоке, над самым горизонтом, белело небо. В поселке хлопали крыльями и пели петухи.

— Третьи уже кричат, — заметил Игнат Сысоич, усаживаясь возле печки курить, а в уме говорил: «Вот как за народ идут. Они его в острог, они его из завода, с места долой, полицию за ним присылают, а он все одно идет напролом. Зарей пришел, а днем, должно, в заводе быть надо. Эх, Алена, Алена! Длинный у тебя, девка, язык, да короткие мысли… От такого мужа, как Леон, и нос воротить? Да его понимать надо, подсобить ему надо и блюсти как зеницу ока, потому — он за правду, за народ стоит».

Далеко в степи небо подернулось малиново-красным туманом, и в нем померкли и скрылись звезды.

Во дворе шелестели акации, кричал петух и визжал кабан Горбовых. Поужинав, Леон лег в постель и сразу заснул, а Игнат Сысоич все сидел возле печки и курил цыгарку за цыгаркой, думая о своей жизни, о своих детях, и тихо и тяжко вздыхал.