Михаил Соколов - Искры

— Порт-Артур кидают японцам, а своих — стрелять?

— Это холостой! Казаки, они тоже люди!

— Долой их всех, царевых слуг!

— Тикай, а то перестреляют!

— Сто-ой на месте! — крикнул Щелоков.

Некоторые рабочие шарахнулись в сторону, стали прыгать с моста на лед, но большинство стояло на месте, так как вперед пройти нельзя было, а позади были наставлены дула винтовок.

И тут случилось непонятное: какой-то полицейский чин подбежал к казачьему офицеру и стал что-то возбужденно говорить, размахивая руками. Казаки опустили винтовки и сошлись в группу, а потом сели на лошадей и ускакали.

Ткаченко сменил Щелоков и громовым басом сказал:

— Рабочий — это сила! Вон прискакали и ускакали назад казаки. Что это такое? Это есть неподчинение властям. Значит, верно тут говорили: весь народ проклял правительство. Так долой его! Требовать свободы и братства! Долой войну!

Прогудел гудок, но митинг продолжался, и на него шли с поселков и бежали из завода новые и новые рабочие. Леон сделал знак Ткаченко, и тот крикнул:

— Запомните наши слова! А теперь расходитесь, товарищи.

Какой-то пожилой рабочий в брезентовой куртке поверх шубы подошел к Леону и сказал:

— Зря распустили народ. Только послушать пришел, а вы уж закончили. Из доменного я, ребята прислали.

— Ничего, папаша, — ответил Леон, — было бы желание, а речи ты еще послушаешь.

— Да речи — они что ж, сынок? Они — хороши, а только пора и за дело браться. Так они, правители такие, всю Россию отдадут врагу, а не только Порт-Артур, — сказал какой-то старик в старом, облезлом треухе.

— А и отчаянные! Днем, на виду у главной конторы, собрали ползавода, а?

Леон узнал голос и обернулся.

Это был Иван Гордеич Горбов.

Лука Матвеич заехал в Югоринск на несколько часов, направляясь в Баку, и хотел взять с собой Леона, чтобы представить его Кавказскому союзному комитету. Сейчас, выслушав его рассказ о подготовляемой стачке, он решил не говорить ему о своих намерениях и Опросил:

— Ну, как тебе нравится наш новый орган большинства? «Вперед»… Хорошо сказано, а? Я знал, что для Горбова эти статьи Владимира Ильича не пройдут бесследно. Да и безопасно тебе получать.

Леон усмехнулся, сложил газету вчетверо и, спрятав ее, ответил:

— Задумался Иван Гордеич серьезно. Да и не он один. Мне теперь кажется, будто у меня выросли крылья и прибавилось сто человек активистов… Мы переложили статью о Порт-Артуре на листовку. Эти слова зажгли сердце каждого рабочего. И листовку по хуторам разбросали.

И опять Лука Матвеич добродушно улыбнулся и сказал:

— Правильно, пора и мужика звать под наше знамя. Только ты говори попроще: «дошли эти слова до каждого человека». А то: «выросли крылья», «зажгли сердце»…

Леон смутился.

— Жаль, что тебя не было во время нашего митинга.

— Я тебе запрещаю оглядываться на меня и Чургина. Обошлись? И хорошо. Кстати, я в это время сидел в курьерском поезде, как знатный иностранец. Мосье Дюран я пока, по паспорту, — хитро посмеиваясь и поглаживая бородку и подстриженные усы, сказал Лука Матвеич. — Боюсь вот только нарваться на какого-нибудь «соотечественника», — не очень горазд я говорить по-французски.

— Да ты и свой-то родной, по-моему, забывать начинаешь, — заметил Леон.

— Родной? — удивился Лука Матвеич. — Ах, да, понимаю, — спохватился он: — «цыбуля», «борщ». Эх, Леон, мало еще ты нюхал нелегальщины. Я русский, а вот поеду сейчас на Кавказ, вернусь, может, тюрком или грузином.

— А зачем тебе ехать туда? Вихряя оттуда ждем.

— Нельзя, — серьезно сказал Лука Матвеич, — от Владимира Ильича поручение есть. Про бакинскую стачку читал? Ведь это неслыхано у нас, в России: нефтяные короли приняли требования рабочих, а стачечный комитет подписал с ними соглашение от имени всех рабочих. Каково! Очень Владимир Ильич всем этим заинтересовался. В авангарде пошли бакинцы и в будущей схватке с самодержавием, конечно, не отстанут. Ну, вот и везу кое-что от Ленина кавказским товарищам.

Но тотчас же уехать на Кавказ Луке Матвеичу не удалось. Во время его отсутствия Поляков образовал «Губернский союз социал-демократических комитетов» и вынес постановление о роспуске комитетов, состоявших из сторонников большинства. Чургин восстановил эти комитеты, но Поляков получил письмо ЦК РСДРП, в котором утверждались действия «Губернского союза». И Лука Матвеич сам поехал по заводам.

Вихряй вернулся в Югоринск под видом торговца. Среди привезенных им ящиков с апельсинами были ящики со шрифтом и литературой. Когда все это было доставлено к Даниле Подгорному, Вихряй начал рассказывать о своей поездке;

— Ну, в Баку вышел я с поезда, вижу: какой-то господин вышагивает за мной. «Э-э, думаю, в Тифлис мне с таким хвостом ехать не стоит». И пошел я туда, где промысла. Думаю, отстанет шпик. Добрел до одного завода и потерялся в толпе. А на заводе шел митинг. Ого, думаю, в самый раз попал! Гляжу, какой-то человек речь держит, и все его слушают. Я спрашиваю у одного рабочего: кто, мол, это говорит? Но он не хочет мне отвечать. Я спрашиваю у другого, третьего — никто не говорит, и только один старик осмотрел меня с ног до головы, спросил, кто я и откуда родом, и сказал: «Товарищ Коба это». Я обрадовался: вот, думаю, удача какая, да скорее к трибуне, но не тут-то было. А он, товарищ Коба, все говорит и гвоздит меньшевиков, Глебовых и всех их… Одним словом, товарищи, — закончил Вихряй, — правильно мы сделали, что связались с Кавказским союзным комитетом. Это он руководил бакинской стачкой, и нефтяники добились невиданной победы: капиталисты уступили и заключили с рабочими коллективный договор. Первый коллективный договор в России.

— А связь твоя где, явки? — допытывался Леон.

— А вот они, явки и связь! — торжественно вытащил Вихряй из чемодана пачку газет и листовок и, как богатый дядя, с гордостью стал показывать привезенное, громко читая: «Борьба пролетариата», газета Кавказского союзного комитета. Вот воззвание, которое кавказские товарищи выпускают сейчас в ответ на падение Порт-Артура. Товарищ Коба здесь пишет: «Редеют царские батальоны, гибнет царский флот, сдался, наконец, позорно Порт-Артур, — и тем еще раз обнаруживается старческая дряблость царского самодержавия». «Пора покончить с царским правительством и расчистить себе путь к социалистическим порядкам! Пора разрушить царское правительство! И мы разрушим его!» «Русская революция неизбежна. Она так же неизбежна, как неизбежен восход солнца!»

— Да, она неизбежна, — повторил Леон, задумчиво ходя по комнате. — В нее начинают верить даже такие, как Горбов, а это уже революция.

Десятого января тысяча девятьсот пятого года члены Югоринского комитета и активисты в последний раз проверяли, все ли сделано, чтобы начать стачку. И тут выяснилось, что эсеры пожелали выступить самостоятельно. Леон хотел послать за Овсянниковым, но неожиданно пришел телеграфист Кошкин.