Александр Лозневой - Крепость Магнитная

Начальник ЦЭС побледнел. Вот те на! Да как бросится по железной лестнице наверх. За ним, понятно, весь треугольник.

А получилось так. Ожидая наркома у главного входа, начальник намеревался показать ему прежде всего машинный зал, где все медяшки, как на корабле, блестят. Пусть, дескать, увидит, полюбуется. Нарком выехал на электростанцию, но подъехать к ней не смог. Сошел с машины — и пешком по тропке, берегом реки, где рабочие ходят… Там, с тыльной стороны, — ни охраны, никого вообще нет. Открыл дверь — и оказался в зольном помещении.

Пыль, грязь, и опять ни души. Как раз обеденный перерыв начался. Но вот показалась женщина. В руках у нее ведро, тряпка. Поздоровался нарком, спрашивает:

— Как работается?

Женщина подняла голову — это была уборщица Мария, — удивилась. Никто никогда ее работой не интересовался, а тут — на тебе — благодетель нашелся. Про Орджоникидзе, понятно, слыхала, но чтобы так — в глаза увидеть, разговаривать, — такого и в мыслях не было. Ну, конечно же, участник какой-нибудь комиссии! Сколько их, всяких комиссий! А то еще практиканты повадились — отбою нет. Непременно всем интересуются, рассматривают: дело-то новое. Да кто их разберет!..

Выжала Мария Ивановна тряпку над ведром, выпрямилась: неважно, говорит, работается. Да тебе-то, мил человек, что за надобность. Дескать, есть начальство, с ним и разговаривай.

— А мне с вами интересно.

— Тебе интересно, а нам не очень. Трудимся, можно сказать, как лошади, сколько пыли глотаем, а спецпитания, молока то есть, что по колдоговору положено, добиться не можем. Да и зарплата — курам на смех!

Он подошел ближе:

— Будем знакомы — Орджоникидзе. — Подает руку, как имя, отчество спрашивает.

Бросила Мария ведро, тряпку: так, мол, и так, объясняет. А он опять: вы, говорит, Мария Ивановна, на беспорядки кому-нибудь жаловались?

— Что вы, боже упаси. До отпуска доработаю — немного осталось, — и на расчет… На стройке работы сколь хошь, и воздух там чище. Нешто ж это порядок? И здесь в зольном и в бараке уборщице платят одинаково. В бараке — делать нечего, а тут сколько грязи приходится переворачивать. Так что вы, товарищ Серго, поскольку приехали, извиняюсь, сразу не узнала… поскольку приехали, значит, вот и разберитесь. У нас тут настоящая уравниловка!.. А от чистоты, сами знаете, многое зависит.

— Насчет чистоты — это вы, Мария Ивановна, точно сказали. Целиком с вами согласен. А увольняться зачем же? Завтра же будет спецпитание. И зарплату пересмотрим…

Потом народный комиссар прошел в котельную, оттуда — на щит. Ну, а там девушка Оксана работала. Он и спрашивает: как, мол, жизнь молодая? Чем недовольны? Она ему все и высказала. Работаем, мол, неплохо, можно сказать, по-ударному, а вот с жильем у нас просто беда. Полное безобразие. Живем, говорит, в клоповниках, стесненно. Кроме койки и соломенного матраца, никаких удобств, но денежки с нас лупят, будто за гостиницу. Оксана так разволновалась, что даже повысила голос.

…В машинном зале Григория Константиновича обступили комсомольцы. Некоторые из них были в прошлом году на слете ударников, видели и слушали выступление наркома и теперь подходили к нему запросто, как старые знакомые. Он говорил о необходимости быстрее осваивать новую технику, повышать квалификацию. Похвалил молодых энергетиков за их большой вклад в дело выполнения промфинплана и вдруг спросил, как и где они отдыхают, часто ли выезжают на природу, за город. Парни и девчата в один голос заявили, что у них пока ничего этого не было. Просили как-то начальника выделить грузовик для поездки на массовку, но тот сразу заговорил о трудностях с транспортом… А где их нет, трудностей! И все-таки некоторые цехи, как, например, мартеновский, доменный, ухитряются находить транспорт, выезжают.

— Мало у нас автомашин, чертовски мало! — вздохнул нарком. — Для нашей страны по меньшей мере не хватает миллиона грузовиков. Но где их взять? Идти к дяде Сэму и платить за них золотом? Нет и еще раз нет! Мы, большевики, видим иной выход: скорее завершить строительство завода и как можно больше выпускать металла. При наличии таких ресурсов, как у нас, мы сможем в самые ближайшие годы дать столько автомобилей, тракторов, всяких иных машин, что нам позавидует сама Америка!

И когда в конце беседы спросил насчет спорта, что мешает, чего конкретно недостает, секретарь комсомольской организации Витька Целищев прямо так и сказал: ничто, мол, нам не мешает, все у нас есть, а вот если чего и не хватает, так это — велосипедов.

Нарком улыбнулся, пригладил усы, ну, говорит, хитер ты, комсомольский вожак. Между прочим, скажу, ждал я этого, молодежь-то нынче вон какая пошла! Значит, говорите, нужны велосипеды? Ну что ж, велосипеды не тракторы, намного проще. Тем более, что речь идет о развитии физкультуры и спорта. И велел составить список.

В эту минуту и появился в машинном зале начальник ЦЭС. Увидев наркома, начал извиняться, простите, говорит, Григорий Константинович, мы вас с парадного ждали, а вы, оказывается…

— Это вы меня извините, — перебил нарком. — В следующий раз обязательно к парадному подъеду, но при условии… если дорогу построите.

— Именно так и было! — сказал Порфишка.

— А ты откуда знаешь? — усомнился Платон.

— Как — откуда? Из самых, можно сказать, достоверных источников. Видишь вон внизу парень в белой кепке, это — Аким Громов, старый друг. В тридцатом году сюда вместе ехали. Между прочим, спорили с ним с утра до вечера… толковый мужик! Машинистом турбины стал. Далеко пойдет!..

— Постой, про велосипеды действительно слышал или вместе с Акимом сочинил?

— Комсомольцы не врут!

— Извини, я так… — замялся Платон.

— Наркомтяжпром и вдруг… велосипеды! — рассмеялся Богобоязный. — Брехня это. У него что, делов больше нету? Да и если так, здраво рассудить, откуда у товарища Серго велосипеды? Завод на квартире, что ли?..

— Сказано, маловер! В этом и то сомневаешься. Веломашины не бесплатно. За наличные. А главное, без очереди, как, значит, для ударников… Понял?

— Заткнись! Еще меня учить будешь.

— А если поучишься — что плохого?

— Я с тобой не разговариваю! — огрызнулся Колька. — Тоже мне спец нашелся… бригадир, называется. Да что ты понимаешь в этом деле? Ну, в море плавал, так что ж тут такого. Многие плавали! А вот завод строить, это тебе не на корабле сидеть, на водичку поглядывать. Тут работать надо!

— Уточняю: не пить, а работать.

Богобоязный подскочил, как ужаленный:

— Ты меня видел пьяным? Видел?!.

— Не только я, Дударев, Ригони… Хочешь, сам Кузьмич подтвердит. Думаешь, он не знает, почему ты три дня на работу не выходил? Эх, ты!..

Колька притих. Упоминание имени Кузьмича не сулило ничего хорошего. Кузьмич не только прораб, он — парторг, член горкома партии. У него уже был разговор на эту тему с Колькой. Кузьмич готов был выгнать выпивоху, и лишь острая нехватка рабочей силы заставила его изменить свое намерение. Однако с бригадирства снял, перевел в рядовые каменщики. А на общем собрании заявил, что если Богобоязный опять нарушит дисциплину, то будет переведен в подсобники. Кузьмич попал в самую точку. Ничего так не боялся Колька, как понижения в должности, и в присутствии друзей дал зарок — с этого дня ни грамма. Но не прошло и недели, как он явился на работу с «душком». Кузьмич сдержал слово — перевел его в подсобники. Три долгих месяца Колька работал, как вол, держался, никто ни в чем не мог его упрекнуть. Вот тогда-то, посоветовавшись с коммунистами, прораб снова возвел его в ранг бригадира.