Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

Улица выводила к путям Сортировки. Баконин поднялся в рубку маневрового диспетчера и позвонил в локомотивное депо, в экспериментальный цех. Он не сомневался: хоть и выходной, в экспериментальном кто-нибудь есть. У Пирогова работали такие же, как и он, одержимые.

Трубку взял один из конструкторов. Рассказал, что со Златой Георгиевной.

— Еду туда, — сказал Баконин.

— В больницу?

— Куда же еще.

— Вот это верно. Прижмите врачей: какого дьявола темнят!

Ему не удалось повидать Злату Георгиевну. Конструктор из экспериментального забыл о карантине. Но, наверное, дежурный врач в виде исключения разрешил бы пустить Баконина в палату, если бы не случилось непредвиденное. Дежурила как раз тот врач, на попечении которой была больная Пирогова. Баконин попросил вызвать врача.

Они прошли в одну из комнат приемного отделения. Врач указала Баконину на стул. Сама она села напротив на шаткую кушетку.

— Картина в общем-то ясна, но мы еще не делали пункцию.

— Для чего пункция, если картина ясна?

— Для чего? — Она улыбнулась снисходительно, опустила руки в карманы коротенького изящного халатика. — Чтобы полностью убедиться.

— Так делайте!

— Сделаем.

— Когда к вам поступила Пирогова?

— Ну… сначала она была в терапевтическом отделении.

— А сколько времени она у вас, в хирургическом?

Врач выпрямилась:

— Послушайте!..

— Черт побери, а если вы ошибаетесь? Человек убежден, что у него рак, человек сражен, убит, а у него не рак.

— В данном случае это исключено. Уверяю вас!

— Спасибо! Но уверения — это… Почему вы тянете? Мне кажется, нужен фактический материал.

Врач все более не нравилась ему: молода, похоже, излишне самонадеянна, к тому же весьма занята собой. Баконин, очевидно, проникся бы еще большим недоверием к ней, знай он, что врач эта с Ручьевым прощалась — ее пригласили в областной центр, в институт. Пункцию больной Пироговой она откладывала, потому что была загружена и увлечена несколько более важными для нее, кандидата наук, делами. Впрочем, она действительно не сомневалась в диагнозе.

Поднявшись с кушетки, сказала холодно:

— Фактического материала достаточно.

Баконин тоже встал. Не из вежливости и не оттого, что считал разговор оконченным.

— Когда вы сделаете пункцию?

— На той неделе.

— Вы можете сказать точнее?

— Не могу.

— Я должен уехать. Я прошу вас, сделайте сегодня, завтра!

— Сегодня в операционной нет персонала. Завтра его тоже не будет — воскресенье.

— Сделайте завтра! Вы же явно затянули. Исправьте ошибку! Иначе я подниму всех здесь, в Ручьеве.

— Пожалуйста, поднимайте.

— Я хотел бы повидаться с больной.

— У нас строгий карантин.

Она вышла.

Баконин позвонил Веденееву по автомату возле больницы. Было вполне логичным просить вмешаться именно нода: Злата Георгиевна не только жена уважаемого на железнодорожном узле человека, но и сама железнодорожница. Оказалось, что «папа» на линии и что будет поздно вечером. Да хоть бы и ночью, думал Баконин. Подниму и ночью.

Ах, Пирогов, Пирогов! Какой жестокий узел завязался!.. Из Ручьева он, конечно, пока никуда.

И эта неизвестность со Златой Георгиевной. Ничего нет хуже неизвестности. А Веденеев будет только вечером или даже ночью. Ждать — вот чего Баконин не только не любил, но и не умел, не мог.

Он остановил такси, поехал в отделение дороги и там с помощью диспетчеров нашел на линии Веденеева.

Едва выйдя от нода, Камышинцев связался по телефону с «самим». Генеральный ответил: приезжай.

Наверно, мало кто решил бы так, как решил он, Алексей Камышинцев. Но каков он есть, таков и есть. Другой бы поставил нода на место. Олег Пирогов к примеру, будь он начальником Сортировки. Да, может, так оно и произойдет, может, вернется Олег на станцию. А ему, Камышинцеву, не дано: не тот характер, чтобы восстать. Да и не в одном характере дело. Станцию завалил. Где уж тут голос поднимать.

Вчера на селекторном нод завелся в очередной раз:

— У нас создались трудности с кадрами специалистов, а я не вижу, чтобы командиры принимали меры. На Сортировке главный инженер едва уходить собрался, начальник станции ему — зеленый свет…

И понесло.

А сегодня утром пригласил к себе. Хоть бы сегодня-то угомонился. Юбилей. Дома бы, что ли, посидел, пока начнутся торжества в его честь, настроился на соответствующий лад. Нет, неймется.

Нод был при параде. Не только золото знаков отличия, но и сукно черного форменного костюма отливало блеском. Лицо особо тщательно выбрито, наверно, отмассажированно: даже оспенные рытвины не так заметны.

— Я насчет твоего главного, Алексей Павлович. Придется отпустить. На серьезное, важное дело идет человек. Грех мешать.

Вот так, ни больше ни меньше. Нажали — и полный назад.

Тогда-то Камышинцев и принял решение. Надо уходить. Есть предложение генерального — самое время позвонить ему.

Хорошо, ну нельзя более как хорошо, что генеральный ответил: приезжай. Без оттяжки, без назначения дня встречи.

Путь был не близкий. Комбинат и городок химиков построили в стороне от основной части Ручьева, за массивом леса. С умом расположили.

Когда Камышинцев вошел в приемную, секретарша генерального воскликнула сокрушенно:

— Как нескладно получилось! — Она даже руками всплеснула. — У нас секретарь обкома. Сейчас там. — Кивнула на дверь кабинета. — Нагрянул в Ручьев раньше, чем ждали.

— Так я в следующий раз, — тотчас отреагировал Камышинцев.

Ох, слабость человеческая! Вроде бы как решительно был настроен, а услышал слова секретарши — и почувствовал вдруг несказанное облегчение.

— Знаете, я все-таки доложу.

— Что вы? Неудобно.

— Нет, нет, я доложу.

Из кабинета генерального она вышла довольная:

— Пожалуйста!

Нарочитый жест «самого»: чуешь, Камышинцев, как я к тебе — такой гость у меня, а принимаю.

Хозяин кабинета и секретарь обкома сидели в стороне от письменного стола, за длинным столом для заседаний. Они поздоровались с Камышинцевым, генеральный указал на стул и, видимо продолжая прерванный разговор, спросил секретаря обкома:

— И что, уже подписано постановление?

— Да, все уточнено. Создается порядка семидесяти пяти стройуправлений. Площадка — примерно сто квадратных километров. В разгар работ будет осваиваться до миллиона рублей капиталовложений в сутки.

— В сутки?!

— Представляешь, какая ляжет нагрузка.

— М-да-а, есть из-за чего засомневаться.

Они повернулись к Камышинцеву. Генеральный сказал:

— Ну что, Алексей Павлович, будем считать, что ударили по рукам?.. Я доволен. — Заметил секретарю обкома: — Думаешь, почему его к себе сманиваю? Потому что цапается со мной.