Владимир Ханжин - Красногрудая птица снегирь

И если бы только скромность эта излишняя… Исполнитель, а не командир — вот в чем беда. Не хозяин, нет.

Но Камышинцев Камышинцевым. Для Баконина было куда важнее встретиться с Пироговым.

— Мне здорово повезло, что я застал вас здесь, Ксения Анатольевна.

— Повезло? В каком смысле?

— Предложение, которое у меня имеется к Олегу Афанасьевичу…

— И которое вы собираетесь обсудить с ним с глазу на глаз за моей спиной…

Баконин рассмеялся. Прошелся по комнате, потрогал логарифмическую линейку, лежавшую на столе-верстаке. Скользнул взглядом по кульману, подошел к нему ближе, внимательно осмотрел чертеж.

— Все правильно, все правильно. Извините, Ксения Анатольевна, я хотел бы сначала об одной частности. Остальное потом. Хорошо?.. Олег Афанасьевич, но ведь привод полуавтомата можно великолепно использовать в других машинах? Оригинальнейшая конструкция. Ну ладно, пусть обскакал вас этот Чистов. Что поделаешь? Но привод-то…

У Ксении перехватило дыхание.

— Какой Чистов? — произнес Пирогов.

Баконин почувствовал, как у него похолодел лоб. «Боже мой, он еще не знает!.. Запутать? Увести разговор в сторону?.. Поздно. Если бы я не замолчал, не остановился! Теперь поздно».

— Что за Чистов, Михаил Сергеевич?

Баконин сел.

— Какой Чистов? — повторил Пирогов.

— Главный инженер одной дистанции пути на Урале.

— Я не о должности.

Баконин метнул взгляд в сторону Ксении, словно ища ее помощи, в растерянности повел руками.

— Что говорить?.. Я ж уже…

«Точка. Значит, с башмаком точка, — с удивительным спокойствием подумал Пирогов, — И хорошо, что так. И превосходно. — Им овладела холодная, злая радость. — И превосходно! Дело с концом. Избавление. Свобода».

Спросил:

— Его предложение принято? Есть официальные решения?

— Да, приказ министерства об эксплуатационной проверке.

— Вон как! Даже эксплуатационной.

— Да, уже.

— Что ж, его можно поздравить.

— Можно. Даже нужно.

— Пошлю телеграмму на красочном бланке с цветочками. Любопытно только, скажет ли ему о чем-нибудь моя фамилия?

— Кто знает. По-моему, он не подозревал о вашем существовании.

— Молодой?

— Не представляю. Наверно, у него вышло как-то случайно. Озарение. Всплеск. Что называется, подарок судьбы.

— Что у него — пневматика? Гидравлика? Электричество?

— Подробностей я еще не знаю. Да и не все ли равно, Олег Афанасьевич.

— Да, важен конечный результат.

Пирогов повернулся к Ксении:

— А ты, значит, пощадила? Хранила в тайне? Чудачка, ведь рано или поздно…

Ксения промолчала.

Она понимала, что вряд ли Пирогов способен сейчас говорить с Бакониным еще о чем-либо, что, вероятнее всего, он хотел бы, чтобы его оставили одного. Им надо уйти: и ей, и Баконину. Они могут уйти. Вместе… Прежнее волнение пробудилось в ней.

Баконин тоже сознавал, что Пирогов хочет остаться один, что сейчас бессмысленно говорить не только об использовании привода башмаконакладывателя, но и о других куда более важных предложениях, с которыми он, Баконин, пришел сюда. И все-таки он продолжал сидеть, будучи не в силах оставить Пирогова одного. Баконину казалось, что еще можно сказать какие-то слова, которые утешат, будут поддержкой.

Ксения поднялась:

— Я, пожалуй…

Пирогов согласно кивнул. Он сделал это так поспешно, с таким открытым выражением того, что его удовлетворяет ее уход, что и Баконин выпрямился, невольно приготовившись встать. И все же он не встал, и тогда Пирогов посмотрел на него с такой досадой и нетерпением, что Баконину ничего не оставалось, как подняться…

Пирогов жил на боковой тупиковой улице, но сегодня здесь было оживленно. В середине ее стоял роддом — улица так, без обиняков, и называлась: Родильный тупик, — и по случаю субботы возле него собралось много посетителей. У окон первого этажа шелестел тихий разговор. Мужья ухитрились забраться к самому подоконнику — натаскали откуда-то кирпичей. Посетители же, которые пришли к роженицам, стоявшим у окон на втором и третьем этажах, что-то кричали, подкрепляя слова жестикуляцией… Солнечный теплый день, радостное оживление людей, пришедших к роддому, счастливые улыбки рожениц — все это слилось воедино.

— Хватит вам, Михаил Сергеевич! Не вы — так кто-нибудь другой. Забудьте! Хватит!

— Да, конечно. Что уж теперь…

— О чем вы еще собирались Пирогову?.. Впрочем, не вовремя вы. У него сейчас столько серьезных осложнений… Но я, кажется, догадываюсь: собираетесь снова увезти его с собой? Умыкнуть, как тогда, в Старомежске?

— Вы ясновидящая как всегда. Отпустите?

— Узнаю Баконина: сразу быка за рога.

— Времени в обрез.

— Как работается на новом месте?

— Ничего, кручусь. Вторую механизированную горку планируем. Деньги дороге вот-вот спустят.

— Слышала.

Баконин снял плащ:

— Теплынь-то какая.

На нем был серый, отлично сшитый костюм. Рубашка, как всегда, белоснежная. Ксения понимала, что вчера и сегодня, а скорее всего, и ночью он занимался у стариков упаковкой вещей — перетаскивал, поднимал, сколачивал, увязывал… Но вот он вышел на люди, и словно бы ничего такого не было… И все это — прекрасный костюм, белоснежная рубашка, галстук, блеск густых черных чистых волос, — все это часть самой сути его: чистотой, кружащим голову запахом чистоты пронизано все существо этого человека.

— Как же насчет Пирогова? — спросил Баконин. — Если я его уговорю, препятствий чинить не станете?

«Что ты все о нем, о нем!» — воскликнула Ксения мысленно.

— Михаил Сергеевич, вам не кажется, что вы его несколько переоцениваете? Согласитесь, на фоне нынешних поразительных открытий, технических чудес… его поделки…

— Без Пироговых не было бы Циолковских, Королевых, Курчатовых… Вершины пирамид не вырастают из ничего. Кроме того, Пирогов особый вид созидателя: воинствующая доброта. Я бы сказал — атакующая… Ну, а если с точки зрения практики дела…

Ксения остановилась и, откровенно игнорируя то, что он говорил, прерывая его, спросила:

— Когда вы едете?

— Пока трудно сказать.

Баконин посмотрел на свою спутницу и тотчас отвел взгляд. Оттого ли, что на душе скребли кошки — надо же было ляпнуть у Пирогова, такую весть обрушить на человека, — оттого ли, что Зорова с удивительным безразличием отнеслась к происшедшему там, у Пирогова, Баконин чувствовал, как в нем растет странная, неожиданная неприязнь к ней. Бывает так: под влиянием момента опрокидывается, летит кувырком то, что жило в душе теплым тревожным кусочком. Сейчас все раздражало, все отталкивало в Зоровой: ее подтянутая фигура и высокая грудь, манера держаться, как-то слишком спрямив себя и вскинув голову, отточенные, холодно-правильные черты лица… Все, все в ней утратило былое очарование. А ведь прежде!.. Что это такое было? Влюбленность? Увлечение? Кто знает? Но разговаривать с нею, смотреть на нее всегда доставляло наслаждение. Волновало.