Борис Лапин - Избраное

Я втаскивал хурджины на перевал… На тропинках Верхнего Таджикистана часто можно встретить отряды крестьян, гуськом бредущих вверх с тяжелым хурджином (переметной сумой) за плечами. Они заносят товары в такие места, куда ни арба, ни вьючная лошадь не могут проникнуть. В разделе Дороги «Народно-хозяйственного плана ТаджССР» намечено проведение в первую очередь удобных путей в эти места.

Дюшамбийская железная дорога… Лондонский «Таймс», сообщая в 1939 году о постройке железной дороги до Сталинабада (бывшего кишлака Дюшамбе), с раздражением писал о «рельсовых путях большевиков, подобравшихся до самого порога Индии». Значение этой дороги огромно. Ворвавшись в середину бывшей Восточной Бухары, она перекраивает начисто экономический ландшафт, связывая долины с подножьем горных хребтов и ускоряя темпы коммунистического перевоспитания страны и людей.

Кем бы я хотел стать… Эта песня сочинена популярным Мунаввар-Шо Умарна, секретарем Кала-и-Хумбского волостного совета. Мы встретили его в одном из ущелий Дарваза, где дороги ужасны и богатство крестьянина измеряется количеством тутовых деревьев. Он сочинял революционные песни и притчи. Воспитанный на феодальном Саади, он восхи щался им и все-таки страшился его влияния. За дальностью расстояния ему почти не приходилось печататься. Его произведения распространяются в списках. В этой песне Мунаввар-Шо пересматривает привычную иерархию таджикской судьбы, от муллы и «саррафа» — менялы и ростовщика.

Не владельцем переправ… В эмирское время переправы через горные реки отдавались на откуп бывшим писцам и отставным чиновникам бекских канцелярии. В двух-грех местах от берега к берегу ходил канатный паром. В остальных случаях «устои-шинопар» — мастер-пловец — переправлял проезжих на бурдюках.

Хей, Абдулло-хан… Всякое событие, имевшее место во время гражданской воины о горах, нашло могущественное отражение в песнях советского Таджикистана. Истории поимки курбаши — головореза Абдулло-хана — имеет о себе песенную «литературу» не меньшую, чем история борьбы с бандами Энвер-паши и Ибрагим-Бека.

Каждый получит дастархан… Басмаческие главари обещали обманутым дехканам, завербованным в их шайки, золото, богатство, рай на небе, «дастархан» — угощение в завоеванных кишлаках.

И застрелил покойников… Безыменный сочинитель песни применил здесь излюбленный в старой восточной литературе прием — он опережает события, которые должны развернуться в следующей строфе.

Всю ночь сквозь бурс… Бурс — горный можжевельник, арча.

Кто видел сажу и пепел… Общее построение этих строф варьирует обычную для песни схему. В другом варианте (записанном в с. Мотраун Язгулом) первая строфа звучит так: «Кто видел дыню и гранат у подножия виселицы? — Кто видел рыбу и змею в гнезде синицы? — Глупый парень, ты хочешь от бабы верности. — Не бывает верной сабли, верной бабы и верного коня».

Салим-Подшо — турецкий авантюрист Селим-паша, соратник Энвера, в 1920–1922 годах был участником бандитских отрядов, боровшихся с революцией в Восточной Бухаре.

Сталинабад — столица Таджикистана (б. Дюшамбе) с 30 тыс. жителей, аэродромом, железной дорогой; электростанцией, автобусами, зданиями ЦИК и СНК, из окон которых видны четыре горных хребта. Несколько лет назад на месте «шумного» майдана (площади) здесь был полуразрушенный угрюмый кишлак. Из отверстий в крышах выходили редкие дымы.

Нам спляшут «раккасы»… Возвращаясь из долин, где он работал на хлопкоочистительном заводе, горец устраивает посиделки — «шаунишени» — для друзей и знакомых. Там пьют чай под дютар и бубен. Приглашенные «раккасы» (профессиональные танцоры) из ближнего села представляют «Краскома и Энвер-пашу», «Девушку», «Цветок мака и мотылька». Такой рабочий, вернувшись в горы, выдвигается на первые места в своем селении. Он бывает застрельщиком в организации колхоза, его выбирают в совет.

Я бродил в Больших Долинах… В сознании горца весь долинный Таджикистан — «Большие Долины» — объединяется именем «Гиссар», по маленькому городку с цитаделью, где помещалась канцелярия бека в эмирские времена.

Бухарцы в Афганистане… В 1920 году последний эмир Бухары Сайид-Алим-Хан Мангыт переправился через Пяндж в Афганистан, захватив с собой четырех жен и вьюк с золотом. За ним последовали беки, ханы, амлякдары, богатые каракулеводы, тысячники-купцы, выброшенные за границу натиском трудового дехканства и Красной Армии. Их называют «мухаджирами» — беглецами, «харгушами» — зайцами и «бухарцами в Афганистане».

От Пянджа несколько фарсах… В нескольких милях от границы стоят старинные крепости афганских владетелей, похожие на кирпичные печи. В них разместились бухарские беглецы.

Ясаул, мир, дахта… В «амляки» — феодально-административные единицы деления прежней Бухары — посылались «на кормление» эмирские дядьки, полицейские, бывшие палачи и т. д., получавшие титулы: «датха», «тук сабо», «ясаул», даже «мир» — властитель.

Где пыль и полночь Абадана… — Песня «Вождь говорит» обращена к пролетариату зарубежного Востока. Ее автор — рабочий нефтеперегонного завода в Исфаре. Там работают русские, таджики, узбеки, персы. Он говорит о нефтяных промыслах Абадана (в Южной Персии), о бомбейских бунтовщиках, об иранских кочевниках-кашгаях и лурах, о вожде, чей голос проникает повсюду, от рабочих шатров до «андарунов» — скрытых женских половин в домах.

Слушай, Кабул, что говорит каменный Бадахшан в песне… Население Памира — нынешней автономной Горно-Бадахшанской области — обращается здесь к вождю дарвазских басмачей, разбитых в 1921 году памирскими добровольцами.

Мы сидели в редакции газеты «Пролетори Худжанд». В окно открывался кусок улицы, охваченной апрельской зеленью. Нас познакомили с тов. Шарифовым, прославленным «хофизхоном» — певцом своего района. Мы записали с его слов эту песню.

Гей ты, серп, серп… Приготовляя к отливке звонкую руду, ванчские кузнецы хором поют эту песню возле закопченных деревенских домниц. Сейчас к Ванчу проводится дорога и ставятся опыты применения современной техники к этим самым глухим рудникам нашего Союза.

Прощай, высокий дувал… Два эти «рубайи» — четверостишия — относятся к дореволюционным временам, когда батраки, уходившие из таджикских гор на отхожие промыслы в Фергану и Самаркандскую область царского Туркестана, распевали па обратном пути «песни сожаления». Кончался батраческий год и начинался крестьянский. Далеко позади «дувалы» — стены хозяйских полей. Сейчас эти «рубайи» исполняют старики под дютар, вспоминая о прошлом.