Иван Истомин - Живун

— Ты чья такая?

— Тот знает — чья… — пожеманничала она.

«Заигрываешь. Ну, давай, давай! Вот узнаю, есть ли выгрузка, коли нет — покалякаем», — решил Куш-Юр.

Тут его окликнул усатый мужчина неопределенных лет, в старенькой шинели и шапке-треухе.

— Председатель! Гони бездельницу! Нечего с ней лясы точить. Выгрузка есть! — И помахал какой-то бумажкой.

Прежде чем позвать свою бригаду, Куш-Юр обернулся к незнакомке — хотел условиться о встрече. Но девушка уже дробно стучала каблуками щеголеватых ботинок по трапу, тряся кружевными оборками шелкового сарафана. «Ах, ты вот какая!» — возмутился он.

— Эй, куда!.. — строго и властно бросил ей вдогонку.

Девушка даже не оглянулась.

Но вход на палубу ей загородил усатый, в шинели.

— А ну, назад! — приказал он и, отталкивая ее, стал спускаться с трапа. — Мешаются тут всякие!..

Отбиваясь руками, девушка медленно отступала.

— Ты, Гал, сам всякий! Биасин! [12] Биасин — огнеглазый, в данном случае — помешанный, ненормальный. Женоубивец!..

Мужчина зарычал от ярости.

«Женоубивец» для Гала — соль на кровоточащую рану! И кто сыпанул?! Мироедское отродье, дочка Озыр-Макки, который сделал его биасином, который спал с его женой, пока он кормил вшей в окопах?! Из-за него, проклятого, на покосе в беспамятстве он косой порешил жену…

— У-у-у!.. Утоплю, подлая вражина! — Гал схватил девушку за лиф сарафана, притянул к себе, намереваясь швырнуть в воду.

— Ты что, Гал! — В два прыжка Куш-Юр оказался на трапе.

Гал с трудом разжал пальцы. Тяжело опустил подрагивающие руки.

— Иди! — велел Куш-Юр побледневшей девушке.

Недобрым взглядом проводил ее Гал, злые искорки не погасли в его глазах.

— Ты что? — повторил Куш-Юр.

В селе многие недолюбливали Гала. Считали, что его надо судить. Мало ли что сменилась власть, все одно за убийство жены судить надо… Отношение Куш-Юра к Галу было сложным. Он осуждал его. Но признавал не преступником, а жертвой подлых кровососов. То, что Гал выследил и доказал связь Озыр-Макки с белыми, примирило Куш-Юра с ним, человеком глубоко несчастным, замкнутым, полубезумным.

А девушка, уже легко пританцовывая, шла по берегу, словно стычки и не было.

— Кто такая?

Гал, казалось, не слышал вопроса. Его лицо перекосила злоба.

Куш-Юра это озадачило, но он понял — спрашивать не время.

— Что привез? — сделал он вид, будто девушка его больше не интересует.

— Вот… радуйся. — В руках у Гала трепыхнулась бумажка.

Куш-Юр взял ее, пробежал глазами, присвистнул недовольно.

— Только и всего? Полсотни мешков муки да крупы, две дюжины кулей соли! Это на Мужи со всей округой!

— Скажи спасибо. Другим и того меньше досталось. Давай мужиков наряжай — пароход ждать не станет.

— Чего там наряжать — сами с комсомолом вытаскаем.

Он пошел звать ожидавших на пристани партийцев и комсомольцев.

То, что никого больше на выгрузку не нарядили, поубавило радости у селян.

— Видать, не ахти как много привоз Биасин-Гал, коли сами управляются.

— По фунтику-два на двор выдадут…

— А ты большую сумму наготовил?

— С малой по миру не пускают, — съехидничал в ответ Озыр-Митька, Богатый Митька, сын Озыр-Макки.

Куш-Юр узнал его сразу, не столько по голосу, сколько по злобному блеску в глазах: точь-в-точь как в тот день, когда у отца перетряхнули амбары, а самого забрали за связь с белокарателями. Еще тогда Куш-Юру почудилось, что он видел Митьку в команде, зверствовавшей на барже смерти, и, хотя ему доказывали, что этот гаденыш из села не уходил, он не мог освободиться от подозрения. С Озыр-Митькой рядом стоял Квайтчуня-Эська — Шестипалый Эська. Одного рода и племени. Как и Озыр-Макко, отец Квайтчуня-Эськи был связан с белыми. Обоих к стенке поставили. «И выродков ихних надо было заодно», — подумал Куш-Юр.

— Потрясли вас, да, видать, мало, без сумы пока обходитесь. — Вечка, широко ставя ноги и натужно согнувшись, нес мешок с парохода, но не мог не ответить на вражью болтовню.

— Им сума не понадобится, их казенный харч ждет, по две галеты с кружкой воды. — Куш-Юр долгим, тяжелым взглядом посмотрел на Озыр-Митьку и Квайтчуня-Эську.

Озыр-Митька сдвинул льняные брови, прищурил глаза, но промолчал, только желваки заходили на скулах.

А Квайтчуня-Эська выставил вперед смолистую бороду, простачком прикинулся.

— Что мы такого сказали? Свобода — что хоти говори… А мы и вовсе молчали. Все подтвердят — ведь правда, мужики? Люди заговорили, мало, мол привезли… А мы что? Мы к слову, для смеха…

— От такого смеха горькими слезами плачут, — оборвал его Куш-Юр, — верно, селяне?.. Чего сколько привезли — объявим. Ничего не утаим. Сколько есть — все ваше будет.

Ему казалось, что его доверительная откровенность растеплит селян, но они молчали. Выслушали его, попыхивая трубочками, не выразив ни одобрения, ни возражения.

Куш-Юр надел на себя грузчицкую заплечную подушку для переноски тяжестей и пошел на пароход. Невеселые думы теснились у него в голове: «Мешков бы двести получить — контре не нашлось бы ушей. Гады! Все тишком норовят. Главное, чуют, когда из норы выползать… Давно надо бы пощупать этого Митьку. Матерый! Ишь как зенки вызверил. Его допусти, он не то что волосы на голове моей спалит, а всю шкуру спустит… Ох, был он там… А что, если протокол составить — и в Обдорск, за злостную агитацию? Там — живо дело…»

Но когда он, взвалив на себя мешок, осторожно ступая, сходил по трапу, раздражение поутихло. Давно не носил он тяжестей, с той поры, как перестал бурлачить. Ладно, что бросил он это дело, а то бы не миновать грыжи. Спину сейчас ломит… Куш-Юр чувствовал, за ним наблюдают десятки глаз, и ему захотелось показать всем, что он не белоручка.

Небрежно, будто какой сверток, скинул он с плеч мешок, выпрямился и увидел неподалеку женщин, шумно, наперебой предлагавших команде парохода свой товар. Давешняя белокурая незнакомка вертелась там же.

«Все торгует! Одной парой туфель? — усмехнулся Куш-Юр. — Неужто никто не клюнул? А может, не одна у нее пара? Хороша, ничего не скажешь. Прямо писаная!.. Где-то я ее видел! Где? Когда?.. Что у нее с Галом?» Но он так и не вспомнил.

Выгрузку кончили к обеду.

Пароход трижды прогудел, отчалил от пристани и пошел по стрежню вниз, на Обдорск. Пристань опустела. Мужчины разошлись, негромко переговариваясь: груз пришел «капельный», а следующего парохода не скоро ждать. Женщин еще раньше словно ветром сдуло: надо было кормить семьи обедом.

Когда Куш-Юр освободился, незнакомки уже не было. Он слегка пожалел: хотелось узнать, кто такая. По дороге домой решил заглянуть в сельсовет, возможно, секретарь на месте, пусть сосчитает едоков по дворам, после обеда поделят продукты…