Иван Истомин - Живун

Сандре здесь все было знакомо: с зимы, когда она помогала мужчинам ставить дома, ничего не переменилось. А Елення, Сера-Марья и Гаддя-Парасся осматривали и дома и сарай дотошно, в деталях. Мужчины ждали восторгов и похвал, а женщины как-то сникли. Избы стояли без окон, без печей…

— Бабе вовек не угодить, якуня-макуня. — Гажа-Эль, озлясь, топнул ногой. — Окна навесить — плевое дело. Знаете ведь, с собой привезены, со своих изб поснимали, зряшной работы чтоб не делать тут. А печи кто зимой кладет? Летом сложим. Было бы чего варить…

Но на женщин не подействовали ни слова Эля, ни его добродушная шутка. Они молчали, поджав губы. Только Сандра поддакнула:

— Верно, это не помеха…

Еленне, Марье и Парассе не понравилась поспешность Сандры. Могла бы и подождать, не старшая. Не дослушав ее, они самолюбиво отвернулись.

Гриш немного опешил: такого начала не ожидал. Он терялся в догадках, но не подумал о том, что женщины вдруг затосковали по оставленному жилью, где хоть и не так просторно, светло и чисто, не пахнет свежестью, зато обжито, зато все на привычных местах, в избе одна хозяйка… Не подумал потому, что еще раньше, до отъезда, честно всех предупредил о совместном проживании на первых порах. Никто тогда не высказал недовольства или несогласия. Но то в Мужах, где было много всякой мороки с отъездом… А здесь, в Вотся-Горте, когда надо заходить под крышу, все вдруг остро ощутили это неудобство. Даже Елення, с которой на эту тему столько было переговорено, с тоской думала сейчас, что всю жизнь мучилась с невестками и вот опять не сможет хозяйничать в доме.

Уныние женщин раздосадовало Варов-Гриша. Однако не назад же ехать. Не позориться же перед людьми.

— Присядем, потолкуем! — сказал он решительно и опустился на крылечко.

Мужчины сели на бревна, а женщины так и остались стоять нестройной шеренгой. Повторного приглашения сесть они не услышали.

Мужчины молчали, давая понять: они на все согласны, пусть бабы выбирают. Женщины не разжимали губ.

«Одна другой не поклонится… Достанется мне с ними», — подумал Гриш, выжидая вместе со всеми.

Еще зимой, когда ставили избы, он прикинул, кому с кем жить. Но согласятся ли с ним?

Однако не скажешь, так и не узнаешь…

— Может, так: по детям поделим избы? — спросил он и увидел на лицах женщин и мужчин заинтересованность. Это прибавило ему уверенности, и он продолжал: — У Сени да Парасси четверо, у Миши с Сандрой пока нет, им изба на пару. У нас с Еленней трое да у Эля с Марьей — двое. Нам, значит, вторая. Как думаете?

— А как Сандра понесет? — Сенька испуганно заморгал, увидев возмущенный жест своей Парасси. Ей предложение Гриша понравилось: когда еще Сандра понесет, Бог даст, может и не понесет, а пока ее верх будет в избе.

— Так и наши не яловицы, — подмигнув Варов-Гришу, прогрохотал Гажа-Эль.

— Сиди ты, пес подстреленный! Этих не прокормить! — замахнулась на него Марья.

Но шутка всех развеселила. К радости Гриша, тут же в дружном согласии порешили, что делить избы по детям — самое лучшее.

Хотя избы были одинаковы, ставлены в одно время, для полной справедливости тянули жребий — кому в какую заходить.

Ночь провели вповалку на полу, подстелив кое-какие вещички.

С утра парма зажила в трудах и заботах.

Разгружались. Обставлялись. Навесили на окна пока что одинарные рамы. Поставили железные печурки — протапливать избы, если вдруг похолодает. На воле на невысоких столбах слепили из глины, перемешанной с прошлогодней травой и для крепости посоленной, круглую, чем-то напоминающую пышный каравай, печку без трубы, как у хантов перед юртой. В такой печке хоть шанежки пеки.

Работали дружно, весело. Женщин словно подменили. Рта не закрывали: все никак не могли нарадоваться новому месту. Скот на самом виду пасется, прямо за сараем. И покосы тут же, за хлевом. И лес светлый, березовый под окном, дрова, можно сказать, у самой печки. А промысел так и вовсе подле избы: неводи да неводи.

— Как в раю! — пришла в восторг Марья, и женщины согласно закивали.

— То-то же! Кругом хорошество-пригожество, — гордо подхватил Гриш. — А ну, артель, тяни, не канитель!

На ночлег устроились уже на своих постелях, каждая семья под своим пологом.

Под утро Гриш проснулся в какой-то тревоге: показалось, кто-то над ухом шепчется. Он приподнялся на постели: кругом было тихо. Гриш повалился обратно. Но тут до его слуха донесся шепот Марьи и недовольное бормотание Эля. «А вторую печку сегодня слепите?» — «Пошто она тебе?» — «А что вчетвером с одной-то печкой?» — «Пошто вчетвером?» — «Как пошто?» — «Одна наварит». — «Параська? От ее варева собак мутит!» — «Спи!» — «Объедят они всех со своей прорвой. Ненасытные». — «Каждый кусок не усчитаешь». — «У тебя много ли припасено — шесть ртов еще напихивать?» — «Так и на них пай приходится»… «Свое пусть и жрут!»

Гриш окончательно проснулся — сон как рукой сняло.

«Однако, скажи, какая! — заклокотала в нем злость. Не спали б дети, он сказал бы Сера-Марье, не поглядел бы, что соседка. — Ведь вот какая сквернота! В рот заглядывать! Ешь сама, коли завидно. Не препятствуем. Как уговорились, так и будет! Промысел — сообща, котел лотом — общий, чтоб кухарить поочередно, не отрываться от дел. Работай, сколь сил есть, ешь, сколь влезет…»

Тихонько, чтобы не разбудить Еленню, Гриш вылез из полога и, как был в исподнем, босой вышел из избы. Было прохладно. В воздухе чувствовалась предутренняя свежесть. Он поежился и вернулся за одеждой. Одевшись, прошел к хлеву, поглядел на скот. Подумал: в дороге доили в один подойник — и ничего, а здесь порознь. Не углядел. Тоже против уговора. Так оно одно к одному и…

Повернул к реке. Проходя мимо хантыйской печки, остановился. А если и другие, как Марья? Что он против всех? Слепить разве еще одну? Потешить Марью!.. Вот-вот… Дойка — врозь, варка — врозь, лов — врозь… Как уговорились! С непривычки блажат бабы! Все на попятный двор норовят. Привыкнут — не нарадуются. Третьего дня нос воротили, а вчера — одно хорошество. Как нападет на них! Вот ведь не поддался — и сладилось.

Однако придет утро, а варить в общем котле нечего. Вчера не поохотились, не порыбачили. Недосуг. Опять молочко с сухарями? Тремя коровенками всех не прокормишь. Семейка — семнадцать ртов. Которые титьку сосут, так все одно мамкам их пай идет. По делу, с утра бы сеть забрасывать. Снасть не готова. Руки не дошли. Что б там ни было, сегодня надо изладить…

Занимался день, и над рекой закружили стаи крикливых чаек-чарганов. Птицы взлетали из речных зарослей и в зарослях садились. Видимо, гнездились там.

Не раздумывая, Варов-Гриш столкнул на воду калданку, прыгнул в нее и поплыл, размашисто гребя одним веслом. На протоке лодку сносило течением, и она легко скользила.