Иван Истомин - Живун

В зарослях, на выступающих из воды луговых кочках, гнездились не одни чарганы, но и утки, гуси, лебеди. Какой птичий базар под боком, а они не знали!

Он въехал на затопленный луг, сошел с лодки и, присев на корточки, стал собирать яйца в подол парки; [13] Парка, или гусь, — в данном случае летняя, из сукна, одежда с капюшоном. крупные, со снежно-белой скорлупой — лебединые, пожелтее, поменьше — гусиные и зеленые, с черными веснушками — яйца чаек. Миг — и подол полон.

Отнес находку в лодку, порадовался: хороший будет завтрак ребятам. Пересчитал — две дюжины и еще четыре штуки. Засмеют, поди, за такую малость. Еще раз набрал полный подол. Две дюжины. Нет, так много не насобираешь. Гриш разделся, снял суконную парку и рубаху, завязал рукава и ворот.

Мешки получились вместительные, но наполнять их стало труднее. Чарганы словно опомнились от внезапного нападения человека и, воинственно крича, пошли в наступление на Гриша, норовя ударить его клювом. Самые отчаянные бесстрашно кидались ему на голову. Отбиваясь одной рукой, Гриш торопливо наполнял мешки. Он сожалел, что взял малую лодку, под тяжестью она оседала все ниже и ниже…

Время летело быстро. Утро было в разгаре, когда Гриш, голый по пояс, стоя посредине сильно загруженной лодки, осторожно работая веслом, показался в протоке.

Мужчины бродили возле изб, не зная, чем заняться, женщины доили коров. Первой увидела его Елення.

— Ой, что с ним случилось, с Гришем-то? — Она испуганно бросилась к берегу. — Ой, не иначе — тонул!

Кто был на воле, все побежали за Еленней.

Тревога сменилась радостными возгласами, когда лодка легко ткнулась в прибрежный песок и замерла.

— Яиц-то сколько! Полная лодка! Вот это насбирал! Ай да Гриш!

Хвалила его и Марья, и он уже не держал на нее зла: не она, так и не привез бы столько еды, вкусной и питательной.

Гриш велел мужчинам и старшим ребятишкам принести ведра и котелки, выгрузить яйца и снести их под навес.

Хлопот было полно, и ждать, когда сварятся яйца, не стали. Наскоро позавтракав молоком, принялись за работу. За едой Гриш рассказал о птичьем базаре, и тут же договорились ставить касканы — навесные ловушки — на дичь и, пока изладят сети, сделать пробную тоню имевшимся ветхим неводом.

В обед расстелили брезент на лужайке и уселись, поджав ноги, неподалеку от костра, на котором в многоведерном котле варились яйца.

Гусиные и лебединые поделили между детьми. Яиц этих сварили немного, но ребятам хватило. Два лебединых яйца еще дали Парассе — как лекарство от цинги, и она выпила их сырыми.

Дождавшись, когда Гриш, как старшой, принялся за еду, и остальные потянулись к деревянным чашкам, доверху наполненным яйцами.

— Утрамбуемся до отвала, не сами собирали, — подморгнул Гришу Мишка и, погладив рыжие щетинистые усы, заглотнул очищенное яйцо.

— А чего стесняться? Пармой живем, мать родная. Все равны! — возразил Гриш.

— Равны, да не совсем. Гажа-Эль вон какой бочка. А Сенька — лагунчик ведерочный. Неодинаково сожрут.

Сенька Германец поглядел своими глазками-чешуйками на живот Гажа-Эля, словно прикидывая его вместимость.

— Ты думаешь? Я, может, больше его слопаю, — сказал он.

— Да? — развеселился Мишка. — А ну, у кого аппетит больше?

— Як-куня-мак-куня!! — с презрением и угрозой выдавил из себя Эль и протянул руку к чашке, но Сенька опередил его и проворно облупил яйцо.

— А нам чего на них смотреть-то! Давай тоже, — обратился Мишка ко всем.

И женщины, и ребятишки стали между собой состязаться, кто съест больше.

Парасся едва успевала заменять опустевшие чашки, подставляя полные вперед свои детям и приговаривая с деланным беспокойством:

— Не объесться бы, не замаяться животами.

Гришу стало не по себе от этой вспышки жадности и обжорства.

«На даровщину накинулись! Будто кто отнимает. Али боятся, что другому больше достанется? Если не лениться, так с пустым брюхом ни один не будет».

Но, хватая яйца и давясь ими, никто не обращал внимания на Гриша, на его осуждающие взгляды.

Победил Сенька. Он съел четыре дюжины.

— Вот это да-а! — все были удивлены. — Мал, да удал! И куда он их запихал? Может, за пазуху?

— В утробу, сюда, — хлопал себя по животу Сенька, откинувшись навзничь и блаженно улыбаясь. — Я выиграл!

— Вот якуня-макуня! На целую дюжину больше против меня.

— А я еле-еле полторы дюжины одолел, — признался Мишка.

— Поднатужится, так и больше всех нас вместе слопает. — Эль виновато покосился на Марью.

Гриш насторожился: не хватало еще, чтоб пошли счеты-пересчеты.

Но Сенька добродушно пролепетал:

— Больше всех — нет, не полезет.

— Смотри, Семен, не заболей. Я буду виноват, — то ли пошутил, то ли всерьез сказал Мишка.

С обеда поднялись с трудом.

Сенька посоловел, глаза его смотрели сонно, он еле ворочался. Эль громко икал и тяжело пыхтел. Видно было, не прочь вздремнуть и Мишка.

Но Гриш притворился непонимающим и велел, как уговорились с утра, разобрать снасть. Яиц, по его подсчетам, могло хватить дня на два-три. А теперь завтра варить опять нечего. Придется с утра делать пробную тоню.

Свои сети он быстро выволок на полянку, но трое других долго не возвращались. Гриш уже подумал, не задали ли они храпака. Наконец появились Эль и Сенька. По их скучным лицам не трудно было догадаться, как сожалеют они, что им не удалось поспать.

Последним вернулся Мишка с кусками старых сетей и бечевкой для тетивы.

— Колом стоят эти полторы дюжины, — пожаловался он, тыча себе под ложечку. — А ты хоть бы что. — Он посмотрел на Гриша. — Сколько съел?

— Не считал: штуки четыре или пять.

— Четыре или пять?! Охота было чуть свет вставать да собирать?

— Так ведь мы теперь все друг для дружки.

— Для дружка, но и сам не зевай! Нет, ты слыхал, Гажа-Эль, — четыре или пять!

Эля это нисколько не тронуло. Разложив рядом с ветхим неводом Гриша свои такие же старенькие сети, он тупо глядел на них, прикидывал, что можно из них выкроить. Но когда Сенька неизвестно почему вдруг произнес: «Так жить можно!», не умолчал:

— Еще как! До отрыжки!

Назавтра сделали пробную тоню. Закинули в протоку небольшой залатанный невод. Тянуть его помогали и женщины, и старшие дети. Да и младшим не сиделось дома — первый лов!

Сынишка Гажа-Эля Энька и дочка Сеньки Нюрка нетерпеливо поджидали приближение мотни. Они разулись и вошли в студеную воду. Скоро ребятишки посинели, продрогли, но не уходили, приплясывали, чтобы согреться. Ведь так велик соблазн первыми выхватить из сети трепещущую рыбу и кинуть ее на зеленеющий пологий бережок.

Выполз на берег и Илька, сел на траву и с завистью глядел, как дружно, весело, говорливо тянут сеть. Ему бы с Энькой и Нюркой в воде приплясывать-ждать.