Иван Истомин - Живун

— Все так делают, кто с толком, — повернувшись на кровати, зевнул Эль.

Сенька хмыкнул:

— Вот лешак! Век живи — век учись.

— Дураком помрешь, — со смешком добавил Гриш. — Все ж таки мотай на ус…

— Ладно, — махнул рукой Сенька. — Поправлюсь. Я завсегда плохо начну — хорошо кончу. В рыбалку тоже ведь под конец больше Мишки таскал.

Эль сел на кровати.

— Гриш, ты скажи другое: ежели Сенька даже все в толк возьмет, чем белку-то бить станет? Завоем скоро. Порох-дробь кончаются. Тут и умение не поможет… Пистонов тоже нет. И спички выходят. Заместо огнива опять придется маяться трутом да камешками… Беда…

— Да-а… Все из нужды в нужду, — согласился Гриш.

Весь остаток вечера они судили-рядили про припасы для охоты. Зима недавно началась. Промышлять да промышлять. Ма-Муувем угадал, белки много. И другая пушнина водится — горностаи, лисицы. На них, верно, заряды можно и не тратить, они капканами ловятся. Но и капканов совсем мало. Черканы у одного Гриша. Лишь он умеет их мастерить. Эль тоже малость смыслит в этом, да не по душе ему такое занятие. А вот Сеньке, пожалуй, подошла бы охота черканами. Авось поудачливее будет. И Гриш вызвался обучить его. Сенька загорелся. Но все одно дроби и пороху надо доставать.

И решили еще раз наведаться в Мужи. Под пушнину мир-лавка, чай, наскребет чего. Может, по первопутку ей закинули нового припаса. Издаля не видно. Свой глаз — алмаз. На лошади в оба конца живо обернешься.

Но кому ехать? Гришу не дело, белкует славно, лучше всех. Да и черканы надо мастерить. Сеньке — тоже нельзя, раз вызвался помогать Гришу, у него учиться. Ну и самое главное, чего, правда, никто не высказал вслух, — невезуч Сенька. Поди, ни с чем вернется.

— Съездил бы я, у лекаря унял бы хоть хворь свою. Так ведь ежели подвернется что, загуляю, пропью пушнину-то, якуня-макуня, — честно отказался Гажа-Эль.

Мишку и не вспомнили, ровно его и не было в Вотся-Горте. Зато в один голос назвали Сандру. Она Мужи не навещала, ее черед и ехать. Молода, провориста, старательная.

При этом разговоре Мишки не было. Прежде чем с Сандрой говорить, его согласия решили испросить. Еще заупрямится. Он и заупрямился. Даже не дослушал Гриша до конца.

— Нет — и точка!

Чего вздумали! Чтоб с Куш-Юром стакалась! До чего ж заботливы о председателе. А может, они столковались с председателем, может, наказ дал Роман? Недавно ведь ездили в село… То-то Сандра царевной-недотрогой прикинулась…

В тот день Мишка без пользы прошатался по тайге, намеренно не подстрелив ни одного зверька. Хотел Сандру позлить. Небось радуется, что в Мужи ей ехать… Но Сандра по-прежнему была тиха и угрюма. «Наверно, притворяется», — решил Мишка.

— В Мужи тебя снаряжают, — известил он.

Она удивилась, видать, не знала. Но равнодушно промолчала.

— Что ж не радуешься?

Хотелось ей сказать: «Если б насовсем от тебя — сто молебнов отслужила б». Но давно решила она не разговаривать с мужем и сейчас не отступила, хотя и ой как поманилась ей поездка в Мужи.

«А вдруг съездит в село и отойдет, помягчеет?» — подумал Мишка. И еще прикинул: его согласие обрадует мужиков, подобреют к нему…

Через несколько дней, выбрав ясную погоду, Сандра отправилась в Мужи. В розвальни, полные душистого сена, запрягли покладистого Карька — коня Гриша. Дали по счету связки беличьих и горностаевых шкурок, перечислили, что просить в мир-лавке кроме охотничьих припасов. Их же велели брать сколько дадут.

Провожать Сандру вышли все. Мужики по этому случаю не ушли спозаранку в тайгу. Напутствий-то сколько было, добрых пожеланий. А поручений! Отвезти девчонкам гостинцы, посылки, узнать, как учатся. Родным и знакомым поклоны передать, про житье-бытье расспросить. Не возвращаться с пустыми руками…

Сандра ожила. Давно глаза ее так не блестели. И не ожидала она такого доверия, уважения, такой любви. Что взрослые, что дети — одинаково в ней ласковы. Даже Гаддя-Парасся приветлива, тоже поручение дала. А Сандра не злилась на нее.

Последний наказ получила Сандра от Мишки. Проверяя, хорошо ли запряжен Карько, он наставлял:

— Отсуль прямо переезжай Большую Обь. Там по берегу протоки езжай до самых юрт хантыйских. Ну, а там, поди, проложили они дорогу в Мужи… Только вертайся побыстрее. Сделай дело, и шабаш.

Впервые за много дней она улыбнулась Мишке.

— Ага, беспокоишься? А вот возьму и не вернусь. Я теперь богатая пушниной. Поеду в Обдорск на ярмарку — только меня и видели.

— Ну-ну, не болтай! — одернул Мишка и передал ей вожжи: — Трогай!

Она стеганула Карька вожжой.

Когда Сандра скрылась за пушистыми от густого куржака тальниками, Гриш вдруг спохватился:

— Черт возьми! Забыли упредить, чтоб к Ма-Муувему не заезжала. Еще отберет у нее пушнину за долги.

Но было поздно…

Карько резво, во весь дух мчал розвальни, весело пофыркивал и оглашал белое безмолвие заливистым ржанием. Конь словно делился с Сандрой своей радостью, что наконец-то вырвался из сарайчика и может размяться. И Сандра понимала коня. Ей и самой было легко, хорошо. Казалось, гнетущая тяжесть свалилась с нее и теперь она несется навстречу чему-то доброму, радостному. Сандра жмурилась от удовольствия, не думая, что может повстречаться с бедой.

В тот же день от Мужей, по свежепроложенной дороге, легко, без скрипа, катились длинные сани, очень похожие на невысокие нарты. В них, на ворохе сена, полулежал Куш-Юр. Одетый в оленьи меха, он издали походил на белого медведя. В руках Куш-Юр держал вожжи. Но ему почти не приходилось править. Крупный, статный вороной конь без того шел рысью, весело помахивая подстриженным хвостом.

«Ай да Воронко — бежит, словно не в упряжи! — любовался конем председатель и подымливал самокруткой. — Красавец! Из кавалерийской породы, сказал Петул-Вась. В прошлом году купили в Обдорске у какого-то демобилизованного. Бывал, наверное, в боях-походах, знает небось, как пуля поет. А теперь вот сено да дровишки подвозит. Ну, ничего, к лучшему это… Молодец, новый кооператор, удружил: с таким конем живо всю тайгу объедем…»

Первым же санным путем в Мужи из Обдорска прибыла комиссия. Проводили чистку партии. Комиссия не согласилась с решением сельских коммунистов, которые вынесли Биасин-Галу строгий выговор с предупреждением и оставили в мир-лавке до подбора подходящей замены. Комиссия исключила Биасин-Гала из партии и предложила немедленно отстранить его от работы. Гал протестовал, требовал учесть его заслуги в разоблачении заговора сельских богатеев.

— Если б не было этой твоей заслуги, — сказал председатель комиссии, — тебя давно судили бы за женоубийство. Но ты к тому же пьянствуешь, тайно варишь брагу… Таким не место в партии большевиков.