Иван Истомин - Живун

От этой мысли у нее мороз по коже пробежал. На Сеньку надежда плохая, а скорее — никакой. Наверное, дрыхнет…

Сандра прислушалась — не бродит ли кто на дворе.

«На грех, и собаки-то нет. Гриш в Мужи забрал, чтоб не скучала без хозяина. Детей вот оставили, черти, прости Господи…» Она перекрестилась.

Не спалось и Сеньке. С боку на бок ворочался, мучился незадачей своей. В первый раз переживал так… Хотел перед Сандрой показать себя, полную калданку уток настрелять собрался — табуны их на воде чернеют. И как ружье-то позабыл? Все из-за ребятишек. Лучше бы не брал их… Так опять же ей хотел покою дать немного. Намучилась же с малышней…

Вот ведь невезучий какой!.. Всяко пересмеяла. А вернутся гостеване и вовсе ухохочутся. И не так было обидно, что они над ним посмеются, как то, что от Сандры насмешка пойдет.

Как ему захотелось, чтоб медведь пожаловал! Уж он бы отпугнул мохнатого! Уж показал бы себя перед Сандрой настоящим мужчиной! И Сенька вскочил с постели, сунул босые ноги в старые калоши Мишки Караванщика, накинул на плечи женину кофту с заплатами и, прихватив ружьишко, вышел во двор.

На небе густо и ярко сияли звезды, желтые, крупные, что спелая морошка. Свет от них разжижал осеннюю мглу. Сенька без труда различал темные силуэты деревьев, построек. Даже тропинка между избами и та видна. Правда, чуть-чуть. Вокруг было тихо и таинственно.

Поежившись от холода, Сенька поправил великоватые калоши и, зажав ружье под мышкой, зашлепал по тропинке взад-вперед, как часовой на посту.

Сандра уже засыпала. И вдруг уловила чьи-то неуклюжие шаги. «Медведь!» — она в испуге вскочила, метнулась к двери, проверила запоры — и к окну.

«Никак Сенька!.. Он!.. Вконец ополоумел. Чего ночью шастает?.. Никак с ружьем? С ружьем… Медведя, верно, подкарауливает… Смотри-ка…» — и ей стало неловко за свои шутки и насмешки, а того больше — за свои страхи. И уже нисколько не боясь Сеньки, желая немедленно сказать ему что-то доброе, хорошее, она отбросила запоры, выскочила на крыльцо прямо в нижней рубашке.

— Ты чего не спишь? — окликнула она Сеньку.

От неожиданности он вздрогнул, смешался.

— Иди, Сеня, спать. Не перейдет медведь реку-то. Поди, уж позабыл про нас…

— А как перейдет? Пальнул бы давеча, так отпугнул бы, — едва слышно промямлил Сенька, не поднимая на Сандру глаз.

— Ну с кем не бывает… Иди, Сеня, чего стынуть-то. Придет, так даст знать, небось услышим… Чай, скоро и наши приедут…

— Ага, — сказал Сенька посмелей. — Погода наладилась. Наверное, едут. Может, завтра и будут…

— Может… — печальным эхом отозвалась Сандра и ушла в избу.

Сеньку удивила эта внезапная перемена в голосе Сандры.

Он набил трубочку и еще долго попыхивал, зябко вздрагивал, кутался в кофту. Тронутый участием женщины, Сенька готов был целую вечность охранять тропинку, дом, в котором она спала…

Вечером следующего дня остров огласили радостные ребячьи возгласы:

— Мамы приехали!.. Папы приехали!..

Дети кинулись к матерям, матери к детям, словно век не виделись.

Сандра сразу оказалась не нужна. Ее кольнуло, что женщины и слова благодарного не сказали ей. Лаская детей, матери пристально оглядывали своих чад. А ей казалось, будто выискивают они перемены в них, в коих она повинна. Особенно ревновала она Еленню к Федюньке. Полюбила она мальчишку. Такое у нее было чувство, будто родное дитя от нее отбирают.

Хозяйки сразу же захлопотали — каждая на своей половине. А мужики присели прямо на бережку передохнуть, покурить. Притомились: каюк всю дорогу пришлось бурлачить: нагруженный, сидел глубоко. А воды хоть прибавилось после дождей, да ненамного.

И еще бросилось Сандре в глаза: невеселые вернулись люди — что бабы, что мужики. Мишка какой-то взбелененный, смотрит исподлобья, словно насильно его сюда пригнали. Хоть и недолго Сандра жила с мужем, а научилась понимать его безошибочно. Сейчас лучше под руку Мишке не попадаться. Только и ждет, на ком бы душу отвести. Сандра не стала спрашивать людей, отчего они такие.

Но если и спросила бы — немного узнала. За весь обратный путь мужики и десяти фраз не обронили. А добирались до острова больше суток. Бабы, глядя на них, тоже помалкивали. Каждый думал свое. И сейчас не стал бы делиться. Причин тому много.

Начать с Гажа-Эля. Он вздыхал: кругом-то ему не везло. Так и не удалось найти в селе самогону или бражки. Очень был недоволен Гажа-Эль тем, что Гриш заспешил в обратную дорогу, не дал ему продолжать поиски. От досады Эль клял тот час, когда согласился забраться на этот остров, едят его комары! Как медведь в берлоге. Дрыхни да лапу соси. В селе не сегодня, так завтра отведешь душу… Подчистую комсомолы сур не выведут. Мужики тоже не без головы, что-нито придумают. Да и веселее на людях…

Эль старался не встречаться взглядом с Гришем и тем давал ему понять, что он недоволен возвращением на остров. Кабы не долг Ма-Муувему, пока река не стала, махнул бы обратно…

Но делиться сейчас этим своим намерением, Эль понимал, было неразумно. Оттого и помалкивал.

Мишка и подавно не смог открыться.

Гаддя-Парасся перед отъездом так ошарашила его, что он всякого соображения лишился. Забрюхатела! Главное, объявила-то, когда из избы выходить, в обратный путь трогаться. Присели они, по обычаю, перед дорогой, помолились на образа — она и ляпнула. У него речь отнялась. Да и ноги… Шел — спотыкался. Змея, ведьма! Другого времени не выбрала. Всем в глаза кинулось, что он не в себе. Гриш даже спросил — не занемог ли? Какой там занемог! Душа — котел, кипит, а не выкипает. Ай, баба, тварь подлая! Не может, чтоб чисто да гладко, непременно с подарочком. Хоть бы не рыжий, за Сенькиного сойдет. А как рыжий? Пробовал утешиться, мол, ждал такого. Пробовал хорохориться — на то мужнин глаз не дремли… Но равновесия в душе не было. Голову словно обручем сдавило. Как людям в глаза посмотрит, тому же Сеньке? С Сандрой-то все проще: тумака дать ей — замолкнет. А одного мало — за другим дело не встанет… Да всем рты не закроешь… Последними словами обзывал он Парассю. Кабы раньше сказала, приглядел бы в Мужах себе работенку — не жить ведь больше в парме, не-ет, все! Ни доходу-то в ней, ни покою…

Гриш не знал, о чем думают его товарищи, но что невеселы оба — и от незрячего не ускользнуло бы. Ему и самому тревожно. Как-то для них обернутся перемены? Конечно, им, пармщикам, все одно: сдавать ли мир-лавке рыбу да пушнину в обмен на продукты-товары или за деньги продавать, а потом на деньги продукты покупать… Парме это все одно… В людях бы собственник не взыграл. Деньги — соблазн… Не нарушили бы уговора при дележке…

И еще что-то не давало покоя Гришу. Он и сам не знал что. Хотя, нет, догадывался: опять старое сомнение… Петул-Вась обронил в беседе: «Теперь другой интерес…» Какой же это в селе «другой теперь интерес»?.. Али новое что у них затевается?.. Сами-то селяне, верно, вроде другие стали… Или мы отвыкли от них на острове своем?.. Поди, Эль с Мишем тоже «интерес» какой выискивают?..