Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

Прогремел, сотрясая кювет, тяжело груженный самосвал, светом ударил в лицо, прошумел, как буря, мимо, обдал газом, и еще долго, удаляясь, по черному поясу подпрыгивали красные огоньки. Ну и что? Дрогнула земля, замаячили огоньки? Хорошо! Но чему радоваться? Чему удивляться? Обычный тяжелогрузный, двухосный самосвал с дизельным мотором идет, как часы, исправно, и таких великанов уже немало колесит по дорогам. Так отчего же этот самосвал показался Никите таким необыкновенным? Глядя ему вслед, и видя весело танцующим огоньки, и все еще слыша утихающее гудение дизеля, Никита видел просторную кабину с высоким мягким сиденьем, удобно поставленную баранку руля, шофера, смотрящего на дорогу, и тут, в кювете, впервые в своей жизни позавидовал своему же собрату шоферу. Но куда самосвал спешил в ночь? И что за срочный груз лежал на его могучих плечах? Значит, где-то ждут этот груз, оттого-то и катились колеса с ветерком, на самой высокой скорости. Потом вдали показался «зиловец». А может, не «зиловец»? Возникает вопрос: как же так, ночью да еще и издали Никита мог узнать, что это был именно «зиловец»? Узнал по фарам. Он увидел, как в черной ночи взметнулись могучие снопы света, и Никита, увидев их, уже не сомневался: да, это катил ЗИЛ-130, в точности такой, какой был у него, ибо только эти марки грузовиков имеют такие яркие фары.

В кузове поднимались какие-то ящики, сверху затянутые брезентом, грузовик двигался не спеша, — наверное, вез яйца. А может быть, ему хотелось, чтобы тот, кто прятался в кювете, успел бы хорошенько его рассмотреть. Когда же широкие скаты в двух шагах от него придавили обочину, взвихрив пыль и прошуршав перед самым его носом, Никита узнал свой грузовик и чуть было не крикнул: «Мой, мой, и номер тот же!» С тоской во взгляде провожая удалявшийся грузовик, он сказал:

— Я тут лежу, воришкой поглядываю на дорогу, а мой «зиловец» не стоит в гараже и меня не поджидает. Есть у него другой водитель. Но кто же он? Кто сидел за рулем? Кому доверили мою машину? Без меня, черт!

Ему стало так обидно и так больно, что слезы навернулись на глаза. Он закрыл лицо руками и уткнулся в колючую траву, а мимо него все так же, напоминая порывы ветра, шумно проносились машины.

Над Подгорным только-только начинал проклевываться рассвет, нежная, как шелковая пряжа, белизна еще не успела обласкать и край неба, и в хуторе еще не погасли фонари. В удрученном душевном состоянии Никита вернулся во двор, прошел мимо все так же лежавшей коровы и направился в свое убежище. Дверь была открыта, и в слабом свете свечи он увидел Гордеевну. В руках она держала кастрюлю с едой, на кадке, старательно подмигивая, потрескивала свеча, в тарелке, нарезанный ломтиками, лежал хлеб.

— Наконец-то заявился! — сказала Гордеевна с упреком.

— Мамаша, а вы чего так рано.

— Как это — чего? Или запамятовал, что тебе пора завтракать и садиться под замок? Два раза приходила, а тебя все нет и нет. Где пропадал?

— Ходил на Ставропольский тракт…

— Чего ради?

— Так, захотелось поглядеть… Сколько там машин!

— Ну, и как они бегают без тебя?

— Исправно движутся, позавидуешь, черт!

— По тебе небось соскучились?

— Или они по мне, или я по ним.

— Эх, Никита, Никита, вместо того чтобы маяться всю ночь у дороги, возвращался бы в станицу и садился бы за руль!

— Кто посадит?

— Колхозное начальство. Кто же еще?

— Верно, посадят. — Никита потер ладонью волосатую щеку, усмехнулся. — Только не за руль посадят, а в кутузку.

— Опять за свое?

— Так оно, это свое, сидит вот тут, в груди, и болит.

— Ну ладно, давай ешь. А то скоро совсем рассветет.

— Что-то не хочется.

— Может, молока попьешь? Зараз подою корову.

— Катя про меня знает? — спросил Никита.

— А ежели и знает? Что, аль боишься Кати?

— Никого я уже не боюсь.

— Никого не боишься, а в станицу не идешь.

— Как мне туда идти? Не знаю…

Не отвечая Никите, Гордеевна ушла, и через некоторое время знакомый Никите кувшин стоял на кадке.

— Ну, попей молока, — говорила Гордеевна. — На дворе же утро, а ты еще только ужинаешь. Вверх дном перевернулась твоя житуха. — Она посмотрела на худое, заросшее бородой лицо Никиты, покачала головой. — Совсем заплошал. Будто и харчишками тебя не обижаю, а исхудал, аж почернел.

— Через жизню затворническую.

— А ты кончай это свое затворничество да иди к людям.

— Мамаша, каждый день думаю… А вот как решиться…

— Хоть бы побрился, на тебя же страшно смотреть… Ну, оставайся, пойду управляться по хозяйству.

Гордеевна взяла кувшин и ушла.

Как всегда, по-домашнему певуче закрылась дверь, выговаривая: «Ну вот и все, ну вот и все»… А что — все? Не сказала. Привычно звякнула щеколда, подал свой голосок замочек, как бы говоря: «Я уже на месте, все в порядке»… «Ты-то на месте, а вот я не на месте, черт!» — подумал Никита и лег на кочковатый тюфяк. Перед глазами все те же, ненавистные ему, стены, та же опрокинутая кадка, та же узкая полоска света над деревьями и те же дырочки в крыше. А на душе уже гнездилась, поудобнее, на весь день, устраивалась мучительная тоска.

Хорошо бы ни о чем не думать и покрепче уснуть. Но как это сделать? Живя в сарайчике вот уже более месяца, Никита так и не научился спать днем. Дремал, погружался в забытье, а по-настоящему уснуть не мог. Закрывал глаза и видел то свой дом, целый, невредимый, то свое подворье и все, что там было, и ему казалось, что никакой канистры с бензином вообще не существовало и что он не удирал ночью к лесу, не падал в канаву, не качался на подвесном мосту и не переплывал Кубань.

Или сквозь дремоту видел себя в кругу семьи и не понимал, почему же Клава и сыновья не рады ему. Они как будто не замечают его, Клава частенько поглядывала в окно, а Витя и Петя то и дело выбегали за ворота и оттуда кричали:

«Нет, не идет!»

«Клава, чего это они туда бегают?»

«Как чего? Тебя выглядывают, ждут… Да и я посматриваю в окно. И когда же ты придешь?»

«Я уже дома!»

«Разве ты такой? Нет, это не ты… А вот и Витя с Петей! Ну что, ребятки? Не повстречали батяню?»

«Мама, не беспокойся, — серьезно, как всегда, отвечал Витя. — Обязательно встретим! Вот возьмем с собой Серка и вместе будем ждать на улице»…

Прибежал Серко, завизжал, обрадовался, запрыгал от счастья. Потом сел на задние лапы, поднял голову и завыл, жалобно, человеческим голосом. «Молодец, Серко, это же он меня зовет!» — подумал Никита.

Или снова Никита всматривался в ночную дорогу, видел асфальт, пламенеющий под светом фар, слышал шум несущихся мимо машин. Или ехал на своем грузовике по степи, мимо желтых, уже созревших хлебов, въезжал в просторный двор механического тока.

«Никита! Чего это твой грузовик пустой? К нам без зерна заезжать нечего!»