Алексей Першин - Не измени себе

Григорий Зонов разработал тогда оригинальный узел полуавтомата. Но он, Астахов, даже рационализаторским предложением его не признал. Иначе к предложению Зонова подошла комиссия министерства. А создана она была как раз после выступления Дроздова на заводском партийном собрании. Разобравшись в предложении, комиссия признала новый узел изобретением. Приказом министра Астахова понизили в должности, поменяли местами с его заместителем. После этого неприятного происшествия Василий Борисович вложил всю душу, чтобы внедрить полуавтомат в производство. Но Дроздов, наверное, в печенку ему въелся. То ли это была личная неприязнь, то ли он действительно увидел в поведении Дроздова «ошибочную политическую линию», но Астахов добился того, чтобы публикация Дроздова стала предметом обсуждения на заводском парткоме. Но члены парткома выслушали разъяснения самого Дроздова и этим ограничились.

…Рассказ Константина Арефьевича порядком смутил Дроздова. Борис в растерянности произнес:

— Неужели я и в самом деле встал на антипартийный путь?

Разумнов схватился за голову.

— Боже! Дубина ты, а не борец. Неужели не понимаешь?.. Идут споры, в науке борьба, это же естественно. Стал бы тебя защищать Селезнев, будь ты на самом деле на антипартийном пути? Статья твоя полезная, хотя не ко времени.

С тех пор прошло больше года. Борис охотно посещал лекции профессора, успешно сдавал ему экзамены, Протасов относился к нему благожелательно, будто и не было той статьи.

На самом деле Протасов все знал. И рассказала об истинном авторе нашумевшей статьи Алла Васильевна Протопопова. Это ей случайно удалось узнать в редакции журнала «Проблемы экономики», кто был тот Борис Дроздов.

— Неужто наш Дроздов? — даже растерялся Протасов. — А я считал, что это Борис Алексеевич отличился, послал на его имя книгу с автографом. Вот те ну! Молодец Дроздов! Очень содержательная статья…

Об этом разговоре Борис Дроздов даже не подозревал. Экзамены следовали один за другим, останавливаться было нельзя: прошел слух, что Министерство высшего образования намеревается отменить систему экстерната, которая будто бы не оправдывает себя.

Были у Бориса и другие причины быстро забыть инцидент с профессором Протасовым. Крутые развернулись события после памятного вечера, когда Иван Федосеевич так неожиданно для него и Жени столкнул их в своей квартире у Патриарших прудов. Впрочем, как выяснилось позже, мать Вальцова действительно заболела.

Утром Женя сказала:

— Пусть все катится в тартарары… Домой не вернусь. Борис ждал этих слов. Было важно, чтобы она произнесла их сама, притом первой. Однако все-таки превозмог радость, сказал:

— Ты все продумала? Там Нина…

Женя испуганно сжалась. Был у нее однажды разговор с дочерью.

«…Я не оставлю отца. Он — инвалид войны…» — «У него слегка повреждена нога. Ходит с палочкой, а вспомни, что говорил врач. Она, эта палка, расслабляет человека. Он может обходиться без нее. Но ему нужно… ты же знаешь… чтобы его жалели. А из одной только жалости я не могу больше жить с ним. Нет, не могу…»

И потому сейчас, при напоминании о дочери, закрыла лаза, простонала:

— Не пойдет она со мной. Не пойдет! А как мне без Нины?

— Да, в семнадцать лет человек уже может быть судьей… — задумчиво сказал Борис. — Но именно в эти-то годы слишком быстро судят других.

Женя грустно покачала головой.

— А ты считаешь, что я правильно поступила, когда вышла замуж за Сашуню?

— Что об этом сейчас-то? Главное, не ошибись теперь. Мне можешь верить твердо. Я любил тебя и люблю, Женя. Без тебя мне жизни нет.

Женя прижалась щекой к его груди.

— Я это знаю, Борис. Верю тебе. Позвал бы раньше, без памяти бы бросилась к тебе. Но ты ведь гордый. И знака не подал.

— Разве в гордости дело? Опасался разбить тебе жизнь.

— Эх, Борис, Борис… Да разве только молодые — так судят… Тогда, когда я качнулась к Александру, ни один человек не увидел моего ужаса. Будто стена валилась. Знаешь… Не могу отделаться от мысли, что я тогда скорее спряталась в нору, а не замуж вышла.

Вот оно признание. Сколько раз Борис о том же самом думал! Но упрямо отгонял эти мысли, убеждая себя, что нет, этого не могло быть. Ах, слепой ты чурбан! Признавал только правильные мысли и поступки. Видел дороги, чуть ли не по линейке проведенные. А душевного смятения самого дорогого человека не заметил.

…Как бы ни облегчало учебу в институте его прошлое самообразование, подготовка к экзаменам отнимала у Бориса Дроздова немало времени. Когда был один, время находил более или менее свободно. Но вот появился на свет Андрейка, и наступило светопреставление. Крохотное было существо, но оно не признавало ни авторитета, ни режима. Днем и ночью оно пищало, орало, требовало, оно, это родное существо, ничего не хотело знать, кроме внимания, ежеминутного внимания к себе.

Спали Борис и Женя по очереди, и, конечно же, Борис не высыпался. Однако постепенно он все же втягивался в русло нового для себя бытового ритма, привыкал к неожиданному повороту своей судьбы.

Радость обретения горячо любимого человека все окупала. Первый месяц после рождения Андрейки показался ему, конечно, далеким от рая, и все же жизнь становилась более полной и солнечной, приносила удовлетворение, вызывала страстное желание сделать Женю по-настоящему счастливой. Да, новая жизнь преподнесла немало трудностей, но она и дала полноту счастья. Непростительно было падать духом. Борис Дроздов не отставал от быстро текущего времени. Мозг его властно требовал все новой и новой пищи, оттого-то он и учился с такой жадностью.

И как ни трудно было продолжать занятия после женитьбы, а все же пришло время, когда на горизонте обозначился конец его учебы в институте — к исходу второго календарного года учебы по системе экстерната. Покончить с оставшимися экзаменами и зачетами он рассчитывал в течение месяца, от силы — полутора.

Потом уверенность эта подкрепилась и тем, что значительную часть забот по дому и уходу за ребенком взяла на себя Анна Дмитриевна — мать Вальцова, ставшего теперь мужем Софьи Галактионовны и родственником Бориса.

Только теперь, увидев наконец счастливой свою дочь, решилась Софья Галактионовна на устройство собственной семьи.

— Господи, как же мне хорошо с тобой!

Слова эти Женя не сказала, скорей прошептала. Но Борис их услышал. Она стояла у двери на балкон. Наступил май, совсем недавно распустились листья на деревьях, но они еще не напились солнца, еще бледноватыми казались, зато по каждому листку будто прошлись лаком. Но вот внизу, посреди бульварной аллеи, Женя увидела коляску, которую тихонько катила перед собой Анна Дмитриевна. И тотчас вернулась к Жене озабоченность.