Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Он облизал губы и спросил:

— Вы, наверное, думаете, что я вам лекцию читаю?

— Нет, — сказал я, — то же самое мне говорил профессор Вериго—Катковский.

— Да? — спросил капитан Кирибеев. — Вериго—Катковский настоящий ученый; он занимался наукой, но на первом плане у него всегда была помощь нам, промысловикам. Это большой человек! Мало здесь таких людей. Дальний Восток, профессор, может завалить страну рыбой, лесом и золотом. Пришла пора взять эти богатства. И мы, конечно, возьмем их. Работы здесь столько, что стой хоть по три, хоть по четыре вахты кряду, а всего не переделаешь.

— Вот, — указал он рукой на кут бухты, — видите, кипит все от рыбы. А где тут рыбак и ученый? Их нет. Рыбу пожирают птицы, а когда мы уйдем, с гор спустится медведь и начнет лапой выкидывать рыбу на берег. Потом морские звери придут. Затем японский хищник заявится. Ведь они что делают? Опускают ставные неводы на путях миграции лососевых, берут и молодь и половозрелую рыбу. Берут у нас под носом, пользуясь тем, что наши ученые и промысловики боятся оторвать зад от берега… Эх, профессор! Разве можно мириться с этим?

А китобойный промысел? Мы можем добывать китов в три раза больше. Но с кем? С иноземными гарпунерами? С Плужником?

Вот я и решил на свой страх и риск учить ребят стрелять из пушки… Я знаю, мне будет взбучка. Но, профессор, смирного волка и телята лижут.

Я бы и вам посоветовал настоящим делом заняться! Надо изучать то, что важно народу. А то что получается? Ученые подсчитывают, сколько икринок откладывает лосось, прослеживают рунный ход рыбы, а не замечают того, что устья рек, куда лососи идут на нерест, заносятся песком, илом, галькой… На многих руслах валяются бревна, корье. Реки от вырубки леса и кустарника мелеют — лососям негде будет откладывать икру.

Почему же ученые не играют тревогу по этому поводу? Надо свистать всех наверх! Дайте слово — когда вернетесь в Москву, грохнете в печати по этим вопросам. Не дрейфьте, профессор! Беритесь за перо — и «полный вперед»!

Он встал.

— Вот мы не побоялись, взялись за китобойное дело. И что же? Сами видели, как Жилин одним выстрелом косатку взял. А Кнудсен делает вид, что у пушки может действовать только гений. Какая чепуха! Норвежцы десять лет выдерживают будущих гарпунеров в учениках, а потом подводят к пушке. Ученик должен без промаха десятью выстрелами убить десять китов! А когда ученик отстреляется, думаете, все? Нет! С него возьмут клятву на Библии, что он никогда никому не раскроет секрета охоты на китов, и лишь после этого дадут диплом. Нужно ли нам идти этим курсом? А вот Плужник не согласен со мной. «Что ты, что ты, говорит, в мировой практике такого нет, чтобы за один сезон готовили гарпунеров».

Я ему говорю: «Да! В мировой практике многого нет. Будем, говорю, свою практику вводить». Он на меня руками замахал.

Ну черт с ним, с Плужником. Я решил добиваться своего. Раз нужно, мы будем упорны и настойчивы.

Шесть лет назад, профессор, мы первого кита разделывали на палубе «Аяна» — жутко сказать — три дня, а теперь справляемся меньше чем за час.

Конечно, если бы эти задачи нужно было решать с профессором Мантуллиным или со штурманом Небылицыным, то я первый бы отказался. Вы Мантуллина не знаете? Это бог всех ученых волынщиков, главный консультант зверобойного дела в Москве. Вериго—Катковский терпеть его не может.

— Эх! — воскликнул он. — Скорей бы нам своих гарпунеров, разве так бы мы работали! Кнудсен — отличный китобой, а дело делает — как говорится, «у нашего Фали даже рукавицы спали». А заставить я его не могу. По контракту не имею права вмешиваться. Вот ведь чепуха какая! А Плужника, профессора Мантуллина, штурмана Небылицына это вполне устраивает. Да ведь оно со стороны кажется нормальным. Как же, план- то выполняется! Чего же еще надо? А что — план? Мой план такой: давай побольше да получше — народ спасибо скажет.

Капитан Кирибеев достал из бокового кармана записную книжку и, листая ее, продолжал:

— Вы знаете, профессор, что писал Мантуллин в двадцать седьмом году в журнале «Промысел Дальнего Востока»? «Если, говорит, раньше, то есть в прошлом столетии, когда наши воды изобиловали китами, мы не смогли и не сумели стать китобоями, то теперь, когда запасы китов подорваны, у нас нет никаких перспектив для развития самостоятельного китоловства. Но, — слушайте дальше! — рационально использовать наши районы охоты можно. Это мыслится в плоскости предоставления иностранному капиталу концессий». Чуете, профессор, куда гнул этот «ученый»? И что же вы думаете, он своего добился. В те годы здесь вела промысел «в плоскости концессии» иностранная китобойная база «Командорэн» с пятью китобойцами. Китобои сдирали с китов жир, вырубали ус, а туши выбрасывали в бухты. Туши разлагались, гнили, вонь стояла дикая. Капитан Костюк рассказывал мне, что в бухты войти невозможно было. А через эти бухты на нерест в реки шли миллионные стада лососей… Ох, сколько же их тогда погибло, — страх сказать!

Спасибо Костюку, он в то время командовал охранным судном: акт за актом, и «Командорэн» было отказано в продлении концессии. Мантуллин такой аврал поднял — хотел помешать расторжению договора! Не вышло. Но скажите мне: почему этот человек занимает пост главного консультанта Морзверпрома? Вы понимаете, как все тут у нас не просто? Поэтому и прошу вас помочь нам… Так как же, профессор, по рукам?

Я не чувствовал себя подготовленным к такому большому делу. Он заметил мою растерянность и продолжал:

Неужели вы хотите вернуться в Москву, так же как многие из вашей братии, с образцами черноглазки и выписками из вахтенных журналов? А? Поймите же, профессор! Я не был здесь три года. И что же? Все осталось по–прежнему! Терпеть–то дальше нельзя. Либо надо сдаться, спустить флаг, либо идти против ветра! Я предпочитаю второе. Ну так как же? Что ж молчите?..

Что я мог сказать? Мог ли я отнестись ко всему тому, что рассказал мне капитан, иначе, чем он? Конечно нет!

Разговор с капитаном Кирибеевым вселил в меня беспокойство и чувство робости. Ночь показалась мне необычайно длинной, каюта — душной, а постель — жесткой. Что я знал обо всем том, о чем с такой страстью рассказывал мне Кирибеев? Не больше, чем картограф средневековья Птолемей о современной географии. Я не рыбник. После института я занимался изучением биологии гренландского тюленя и черноморского дельфина–пыхтуна. Правда, я много читал; мой отец, учитель географии, рано разбудил во мне интерес к книге. В детстве и юности я не одерживал побед ни в футболе, ни в прыжках, ни в дворовых драках, но зато я прочитал океан книг. Отличная намять позволила мне сохранить уйму имен, названий стран, рек, городом, островов, морей… Я хорошо знал историю, но не знал или почти не знал жизни. Как и все юноши, я мечтал о путешествиях, об открытиях и страшно досадовал на то, что все великие географические открытия уже свершены, что на мою долю не осталось ни диких мустангов, ни лошади Пржевальского, ни розовых чаек, ни одногорбого верблюда, ни неведомых земель и необитаемых островов, словом — ничего…