Петр Сажин - Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

Как я завидовал капитану Геннадию Невельскому, который проявил нечеловеческое упорство и доказал, что Сахалин не полуостров, как это утверждали Лаперуз и Браутон, а остров!

Что же можно сделать в наше время, время невиданно быстрых темпов? В прошлом веке путь от Москвы до Приморска по знаменитой колесухе длился три месяца, по первой железной дороге — двадцать два — двадцать пять дней; теперь экспресс пробегает это расстояние за девять суток, а самолет перекрывает колоссальные пространства Урала, Сибири и Забайкалья не более, чем в двое суток.

Во времена колесухи и деревянных, оснащенных парусами судов воображение путешественников будоражили рассказы о «золотых россыпях», «голубом жемчуге» и «серебристом мехе». Смелые люди искали таинственную землю Гамы и неведомые «золотые острова». Корабли плыли на Восток из Акапулько, Марселя, Роттердама, Лиссабона… в океан, который Фернандо Магеллан в 1520 году назвал Тихим, а Бюаш через двести лет — Великим. В океан, на северных землях которого действительно были скрыты золотые россыпи, а в лесах и на прибрежных скалах многочисленных островов было столько меха — серебристого, красного, бурого, белого, голубого, золотистого, темного и искристого, как старый янтарь.

Не все искатели вернулись к своим семьям. Не были найдены тогда ни земля Гамы, ни золото, ни голубой жемчуг, ни серебристый мех. В шканечных журналах и штурманских дневниках говорилось о дьявольском холоде, сырых и липких, как плесень, туманах, о льдах и безграничных пространствах холодной и злой воды. Только русские землепроходцы, крепкие как кремень, одолевая сибирские просторы, продираясь через таежные чащобы, через бурные и многоводные реки и высокие горы, исходили вдоль и поперек «необъятную землицу» и первыми принесли весть о настоящих богатствах далекого края, помеченного по карте Птолемея как страна Мангула, о морях и плавающих в них островах.

Славные русские землепроходцы и мореплаватели сделали великие открытия, а маленький русский царь и его ничтожные министры быстро растеряли почти все завоевания: в первой четверти прошлого столетия царское правительство заключило конвенцию с Америкой и Англией, по которой дозволялось кораблям этих держав «заходить без малейшего стеснения во все внутренние моря, заливы, гавани, бухты для производства рыбной ловли и торговли с туземными жителями».

Сотни судов, тысячи людей ринулись в наши воды, на наши земли. В дремучих лесах Охотского побережья застонали вековые деревья под ударами топора пришельца, на Шантарских, Командорских и островах Прибылова с утра и до ночи не умолкал крик зверей, на берегах бухт запылали костры, над ними повисли огромные медные котлы салотопен. Бородатые люди в клетчатых рубашках, в шляпах, в кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги, с ножами у поясов гонялись с дрючками за бобрами и котиками, метали гарпуны в китов, валили на землю мачтовый лес… Что только не делалось в те годы на далекой окраине, в наших водах, открытых и добытых пόтом и мозолями отважных землепроходцев и мореплавателей! Передовые русские люди, истые патриоты, кому были дороги завоевания отцов, не единожды стучались в золоченые двери царских приемных, чтобы выжить из русских вод пиратов. Но царские чиновники были глухи и немы.

Около тридцати лет продолжалось опустошение наших восточных берегов и морей. Свыше двухсот шхун и барков приходили каждый год весной к русским берегам из Нью—Бедфорда, Род—Айленда, Бостона и Гонолулу. Их трюмы были набиты спиртом, порохом и табаком. В обратный путь шхуны забирали с собой китовый жир и ус, бесценные шкурки котика и сверху еще нагружали дрова, заготовленные из рангоутного леса.

Сколько трудов было вложено русскими землепроходцами и мореходами, строителями, коммерсантами, рыбаками, зверобоями, учеными, чтобы открыть и заселить Аляску, острова моря, бухты, проливы! Сколько пота и крови стоило это! И все пошло ни за грош…

Много передумал я за эту ночь. Я спрашивал себя: как мог профессор Мантуллин утверждать, что у нас «нет никаких перспектив для развития самостоятельного китоловства»?

В детстве, юности и в годы учебы в институте я насосался книжной мудрости и довольно много «путешествовал» по сказочным мирам мечты… Наступила пора книжную мудрость соединить с практикой, то есть с «художествами», под которыми Ломоносов подразумевал промыслы всех отраслей.

Год тому назад, плавая в водах Баренцева моря, я упражнялся в бесплодных мечтаниях, что вот, мол, человек научился разводить рыб, слонов, серебристых лисиц, лосей, зубров, — хорошо бы найти способы разведения морских млекопитающих, которых человек беспощадно уничтожает на протяжении нескольких веков. Исчезла с лица земли морская корова Стеллера, в арктических водах выбит весь так называемый гладкий, или гренландский, кит, в Южной Атлантике на многочисленных островах Антарктики англичане уничтожили все стадо котиков, такая же участь чуть–чуть не постигла дальневосточных котиков, которых американские я английские зверобои в течение ряда лет безжалостно избивали стальными дрючками… Разводить котиков еще можно. Но китов?

Как все молодые мечтатели, я слишком часто рассчитывал на счастливый случай. Конечно, в истории открытий есть немало случаев, когда счастливые или трагические обстоятельства приводили к огромным открытиям. Так, случайно, из–за сильного шторма, португалец Бартоломеу Диаш обогнул Африку и открыл мыс Доброй Надежды… Но в наше время к счастливым открытиям есть одна дорога — дорога труда и исканий. Капитан Кирибеев показывает мне эту дорогу. И неужели я должен от нее отказаться?

Не должен! Хотя бы во имя тех, кто открыл, исследовал и завоевал эти воды.

Ведь сейчас мы идем путями, где на дне среди водорослей лежат покрытые ржавчиной старинные якоря, пушки, остовы кораблей и останки тех, кто заплатил жизнью за честь и славу родины…

Я вскочил с постели. В иллюминатор уже пробивался рассвет.

Туман, гладкая, как полированная сталь, вода да летящие низом чайки… Ни кусочка синего неба, ни единого отблеска утренней зари. Все окрашено аспидным цветом: скалы, воздух, вода. Китобоец осыпан изморозью, как крупной солью. Воздух сырой, промозглый, тяжелый.

Поеживаясь от холода, я хотел было вернуться в каюту — подремать до завтрака, но тут из дальнего кута бухты донесся надсадный и беспокойный крик чаек. Я подошел к борту и посмотрел в ту сторону, где раздавался птичий галдеж. Что там случилось? Туман закрывал угол бухты, и мне ничего не удалось увидеть. Я быстро вернулся в каюту, взял бинокль, зарядил фотоаппарат высокочувствительной пленкой и занял прежнее место. Крик чаек становился все громче и тревожнее, но я по–прежнему ничего не видел.