Лидия Обухова - Глубынь-городок. Заноза

И вдруг в самый разгар тревог пришел вызов: Теплова командировать на декадные курсы при областной редакции. Это было так не ко времени, что раздосадованный Павел кинулся в райком.

Гладилин развел руками: надо связаться с Синекаевым. Он позвонил снова только под вечер. Синекаев сказал: пусть едет. Нет, больше ничего не прибавил.

Вот как! «Пусть едет»? Может быть, он, Павел, вообще уже не нужен в районе?

Павел кипел негодованием и когда выправлял командировку и когда садился в поезд.

Вагон был общий. Люди, ехавшие издалека, ничего не знали о Сердоболе. У них были свои заботы.

Пухлощекий подросток с волосами, зачесанными назад со всей старательностью четырнадцати лет, показывал соседу — пьяненькому красноглазому, переполненному сейчас чувством виноватой любви к ближнему, — семейные фотографии.

— Отец? Тоже небось пьет? — вздыхал попутчик.

Мальчик серьезно кивал: — Каждый день. Без этого не ложится.

— А мать? Все в себе переживает? Они ведь, женщины, такие… Уважать их надо.

Мальчик опять подтвердил наклоном головы, глядя на фотографию строго и грустно.

Мимо проходила разносчица со съестным. Парнишка, вытянув шею, заглянул в ее корзину и нерешительно опустил руку в карман.

— Колбаса есть? — спросил он как мог независимее, не отрывая завороженного взгляда от корзины.

— Да не трать ты деньги, — заубеждал его попутчик, — дотерпи до утра. Выйдешь без копейки, тоже плохо.

— Мне бы только осталось на автобус…

Решившись, мальчик достал последнюю мятую трешку, протягивая ее рывком, грубым хозяйским движением, чуть не до слез жалея, должно быть, про себя:

— С колбасой дайте.

Потом тот же подросток смотрел из окна на сердобольскую землю и вслух наивно восторгался ею:

— Березы, сосны, ай красиво!

Павел поглядывал на него сначала бездумно, потом начал тоже улыбаться.

— Там, откуда ты едешь, другие места? — спросил он.

Мальчик метнул косой взгляд:

— Всякие.

— А сколько классов ты окончил?

— Шесть.

— Ну… — Павел хотел спросить еще о чем-то, но почувствовал, что не знает, как подступиться.

Подросток сидел перед ним замкнутый, с явным недоброжелательством, неприступный, как цитадель. И жизнь у него, наверно, не простая, да и сам он вовсе не прост. Нелегко достучаться до чужой души. Чаще люди проходят мимо, как планеты в космосе, скользнув нелюбопытным взглядом. Покрывайло как-то сказал, что те двадцать или сто двадцать минут из двадцати четырех часов, когда мы становимся щедрее и отзывчивее друг к другу, — это и есть общественная жизнь. А что значит быть отзывчивым? Кое в чем это зависит от впечатлительности человека, от способности влезть в чужую шкуру так, чтоб почувствовать вживе и чужую боль. Но это уже дело не благородства, а скорее нервности. Здоровый же человек думает прежде всего о реальном: как сделать, чтобы люди и в горе были сыты, не обижены. Чтобы жизнь для них не останавливалась. Хотя вовсе не обязательно плакать вместе.

— Я старше тебя, а тоже очень люблю ездить, — весело сказал Павел. — Все равно как: на лошади, в самолете, на подножке трамвая. Все перепробовал. Вот только в водолазном костюме не спускался.

— А с парашютом прыгали?

— Прыгал. Один раз на фронте. Очень неприятно: опускаешь ногу в пустоту. Если замешкаешься на минуту, уже невозможно это сделать.

— Страшно?

— Ого!

— Как же вы?..

— Так ведь бывает, что жизнь дешевле того дела, ради которого ею рискуешь.

Мальчишка вздохнул прерывисто, наполовину оттаяв.

— Вы не знаете, — спросил он после недолгих размышлений, — какую работу взять, чтоб побольше в жизни увидеть?

— А отец у тебя кто?

Он уклончиво отозвался:

— Мы с Байкала.

— Красивые места! — похвалил Павел. — Море ягод. Идешь по бархатному ковру. А песок — крупчатка! Вода бирюзовая, каждый камушек на дне виден.

Парнишка посмотрел на него с удивлением. Впервые ему смутно подумалось, должно быть, что красота мира в глазах, которыми на нее смотришь. Он почувствовал себя уязвленным.

— Знаешь, как я читать-то люблю! — горячо сказал он. — И в кино люблю ходить. Но чтоб потом рассказать всю картину, поговорить про нее. А так-то, молчком, неинтересно. Газеты все прочитаю: и областную и районную. Мать лежит на койке и кричит: «Ну, что ты опять в газету уткнулся? Про что так интересуешься?» — «Про все, про все», — отвечаю. Она долго болела, принесла пятого ребенка и болела. А девчонок у нас в семье нет. Мне пришлось вместо нее на работу в свинарник ходить. Сначала девки на селе засмеяли: у нас свинарей не бывало. А потом привыкли, пока мать болела-то. Поросята тоже разные; другие такие баские: растут, бегают за мной по пятам, как щенята. Даже жалко их отдавать потом. Одна матка опоросилась семнадцатью, а сосков у нее не хватает, и подложить не к кому. Взял я двоих к себе, соской сам кормил; жили они, как котята, в комнате. Мать говорит: «Тебе они еще на работе не надоели?» А я иногда встану, облокочусь на перила загончика в свинарнике и смотрю, смотрю на них… Потом мать обмоглась и велела ехать к братану, он на заводе механиком: при нем специальность, говорит, получишь, а дома отец только пьет, чего хорошего? Вот я и еду через весь Союз. Большой он! Может, только лучше не механиком, а на железнодорожника учиться, как думаешь?

Приглядываясь к его насупленной и одновременно оживленной мордочке, Павел повторял себе: «Ну вот, ты хотел знать, какая она, сегодняшняя юность? Она перед тобой. Смотри». Она была угловата и менее доверчива, чем их. И, может быть, более обособленна. Но и в ней бурлили силы будущего, все его, заложенное изначально, взрывчатое вещество.

«Я забуду, какой Павел, и так живу, даже в некотором раздражении против него, потому что ни его письма, ни короткие телефонные звонки, выдержанные в обычном стиле конспирации и недомолвок, не могут радовать меня. Но вот он приехал.

— Соскучился?

— Ужасно.

Спустя какое-то время он вдруг говорит:

— Очень трудно мне было.

Но я уже знаю: это не обо мне. Это новые колхозы, которые подкинули Сердоболю из соседнего расформированного района. Это нехватка машин: засыпали навозохранилища торфом, а как оттуда выгружать? Нужен экскаватор, и не христа ради с железной дороги на один день, а постоянный, для колхозов, круглый год. Я спрашиваю с беспокойством:

— И как же?

Павел достает исписанный блокнот, набросок статьи в «Известия». Вот его главная мысль: в годы первых пятилеток в стране был создан могучий тракторный парк, перевернувший стальными плугами землю. Задача сегодняшнего дня — удвоить, утроить плодородие почвы. Но добыча торфа, приготовление компостов, развозка удобрений по тысячам гектаров колхозных полей по плечу только «малой технике»: торфопогрузчикам, тракторным лопатам, экскаваторам. И они должны стать детищем нашей семилетки. Мы думаем вместе над каждой фразой. Потом говорим о его газете: у них теперь селькоровские посты по всему району, двести человек! Отклик на сигналы мгновенный: письмо не отсылается ни в сельсовет, ни в колхоз, а обнародовывается тотчас. Людям это очень даже понравилось! Но вот в самой редакции… Расцветаев не тянет, нет. Газетчик должен быть человек шустрый, озорной, не считающийся ни с расстоянием, ни со временем: сорвался и пошел.