Лидия Обухова - Глубынь-городок. Заноза

— Меня ты тоже станешь стыдиться?

— Нет, родная.

— Почему же?

— Потому что я тебя люблю.

Он ее обнял, но она слегка отстранилась, показывая, что разговор не кончен.

— Но, значит, бывает… — Тамара поискала другого слова, не нашла и с запинкой повторила, — значит, бывает любовь и без… любви?

Он пристыженно спрятал глаза.

— Зачем же… тогда? — страшно просто спросила она.

Вместо ответа он крепко прижал ее к себе, как защиту против всего дурного в себе самом.

— Ты знаешь мою жизнь, — покаянно прошептал он. — Но я все больше приходил к выводу, что близость не цель. Я ждал: что же во мне самом откликнется? Иногда после объятий я чувствовал пустоту… И, наоборот, кажется, утихает пыл, а она все ближе, все родней. Я без нее уже не представляю жизни.

Тамара лежала не шевелясь, следя за тем, как короткая июньская ночь светлела вокруг фонаря.

— Ты говоришь про Ларису? — сказала она скорее утвердительно.

— Нет. — Он был грустен. — К Ларисе у меня как будто какая-то веревочка развязалась: то держала, а то отпустила вдруг.

— Ах, — с неожиданной силой воскликнула Тамара, — иногда я ненавижу тебя! Нет, не тебя, а вообще. В женщине есть, наверно, такая извечная вражда к мужчине, как и любовь к нему.

— Но, Тома, за что? — растерянно и обескураженно воскликнул Павел.

— За все. За то, что вот тебе сейчас хорошо и ничего больше не надо.

— А тебе плохо?

— Мне плохо.

— Почему?

— Не знаю. — Она посмотрела на него беспомощно. — Может, потому, что ты уже не любишь Ларису. Или оттого, что все-таки любил ее. — Непоследовательно, с ревнивым любопытством она добавила: — Значит, раньше с другими…

— Не было никакого раньше, — твердо ответил Павел. — Есть ты.

Она глубоко вздохнула и кивнула успокоенно. У нее были прямые волосы; когда она наклоняла голову, казалось, что лились темные струи.

— А все-таки один раз ты уже от меня отрекся. Помнишь, в вагоне? Когда меня прогоняла проводница.

— Так это была ты?! — проговорил Павел, заливаясь румянцем.

Она погладила его по щеке.

— Не очень-то ты был храбр тогда, мой заяц!

Первой заснула Тамара. Павел берег ее сон, разглядывая в колеблющемся свете фонаря повзрослевшее лицо. Он думал о том, что одно из главных условий настоящей любви нашего века — одинаково думать и вместе делать общее дело — дается не всем. Когда молодые люди встречаются где-нибудь на дорогах к целине — это закономерная встреча; им есть за что любить и уважать друг друга.

Да, мы уже не можем быть счастливы только инстинктами. Любовь наперекор всему и даже собственным склонностям не приносит в наше время долгой радости, если и случается.

Не в этом ли была злосчастность встречи Павла с Ларисой? Она не могла произойти раньше; живя фронтовой бурной жизнью, Павел бы просто не заметил Ларисы. Ее идеал тихой заводи был бесконечно далек ему тогда. Но вот напряжение военных лет спало. Товарищи только и толковали, что о своих женах, детях, домах. Мечты заразительны; двадцатидвухлетний Павел заслушивался, как мальчишка, с открытым ртом. И именно тут он, встретив Ларису, оступился, как оступаются в болото, а дальше оно уже начинает держать крепко своими травами. Он жил так целые годы, прежде чем Сердоболь исцелил его, вернув чувство времени.

Только в Сердоболе, снова ощущая себя на своем месте, он мог найти Тамару, но не раньше и не позже, потому что Тамара, как и Лариса, — две стороны его натуры, две возможные дороги в его судьбе. Но что такое человеческая судьба, как не проявление нашей воли и характера среди инертной массы возможностей, которые нам предлагает жизнь?

Ничто не приходит ни раньше, ни позже срока, а только тогда, когда становится насущной потребностью. Строго говоря, Тамара не была привлекательнее Ларисы: она стала нужнее Павлу, и в этом суть. Тысячи Тамар проходили мимо него за эти годы; он даже не вел глазом в их сторону, пока не явилась эта, единственная. Явилась тогда, когда он уже подсознательно ждал ее. Люди, которых мы любим, — вехи на нашем пути. Поэтому прежде всего нечего пенять на счастье: ах, обошло стороной! Оно приходит без зова, но только в том случае, если мы сами живем в полную меру сил.

Тамара часто спрашивала: «О чем ты думаешь?» Он отвечал: «Ни о чем». Но это была неправда. Наше время требует тренированной мысли, способности размышлять постоянно.

Летал уже где-то металлический шарик спутника, продрогший или, наоборот, может быть, согревшийся в космосе, — любопытный глазок Земли!

«А мы? Не слишком ли мы часто обращаемся только к чувствам людей? — думал дальше Павел. — Вот и в нашей районной газете пропаганда строится на призывах. Значение слов притупляется поневоле. Но к уму, к логике читателей мы обращаемся редко. А ведь наше советское общество, каждый его день требуют своего осмысления. Человек должен ясно видеть собственное место в общем потоке…»

Павел спохватывался при утреннем свете. Но мысли не утомляли, а освежали его. Он уносился далеко от Тамары, не расставаясь с ней.

И вдруг он начинал улыбаться, глаза его светлели. Он смотрел на заспанную Тамару, чему-то радуясь:

— У тебя в ухе солнце, как зайчики под березами.

Потом придвигался близко, так, что они почти касались ресницами, и спрашивал:

— Ты красивая? А может быть, ты некрасивая?

На его коже тоже сейчас видны были все морщинки и бугорки после бритья.

— Я красивая. Успокойся.

Иногда посредине разговора его охватывало странное, но совершенно отчетливое желание обхватить ее колени руками и прижаться к ним лицом. Должно быть, это было то же чувство, которое переполняет преданного пса, когда он добровольно подставляет голову под локоть.

…Так день за днем отступали у обоих эгоизм, кокетство, ревность — все эти шумные и бестолковые чувства, которые взбадривают и заставляют искриться любовь. Но, потеряв их, она делается только еще богаче. Она уже не нуждается в защите самолюбия: ей не перед кем хвалиться самопожертвованием. Она отдает все, что имеет, и верит, что получает столько же: ей некогда считать выручку!

«Может быть, и в самом деле, — думал растроганный Павел, — любовь — это тот заряд мужества, который мы черпаем друг в друге, чтобы жить дальше?»

Пока не разомкнулись объятия, к людям приходит желанное успокоение. Мир становится тогда маленьким? Нет, в нем горит свое солнце…

— А может, это только страсть?

Голос звучит почти жалобно. Часто мы говорим «люблю» и не очень верим в это, зная, что сумеем свернуть на запасный путь, если понадобится. Но все-таки в глубине души каждый чувствует, что существует и другая любовь, к которой нельзя подготовиться заранее. И, хотя стыдно сознаться в этом вслух, мы потихоньку надеемся, что она нас минует: куда нам усадить ее? Чем встретить?