Лидия Обухова - Глубынь-городок. Заноза

Почему Ключарев и тогда не показал ясно своего отношения к Блищуку? Жалеет его, что ли? Но жалость — это не государственный взгляд на вещи. И хотя от этого воспоминания было не очень-то приятно, Пинчук все-таки заставил себя сказать: «Ведь выступил же я против Ключарева, когда он показался мне неправым…»

Этот неприятный, сумбурный день кончился для Пинчука звонком из обкома.

— Вы знаете, что на вашего льняного короля есть письмо в ЦК от рядовой колхозницы? Она якобы выступила с критикой, а он запретил давать ей лошадь для хозяйственных нужд, допустил оскорбление действием. Что намерены предпринять?

О вражде Блищука с разбитной вдовой Кланькой Чиж в Городке знали давно. Говорили даже, что возникла она после разрыва более нежных отношений…

Но письмо в ЦК — это уже не досужие вымыслы городчуков!

— Проклятая баба! — растерянно шептал Пинчук. — Ее еще только не хватало!

Ключарев заехал за Женей гораздо раньше, чем обещал. Прошло всего три дня, как возле пустой, тихой школы, где обитаема пока была только учительская, раздался знакомый голос «победки». Женя выбежала навстречу.

— Здравствуйте, здравствуйте! — закричала она и первая протянула руку, перепачканную акварельными красками. — Как хорошо, что вы приехали, а то Василю все равно пришлось бы к вам в Городок идти…

— Кому? — переспросил Ключарев.

— Ну, Василию Емельяновичу Морозу, новому завучу.

Ключарев тотчас вспомнил, как несколько дней назад заведующий районо привел к нему двух молодых людей с дипломами Минского университета (он любил сам прощупать каждого нового человека).

Один держался независимо и даже как-то ершисто, словно все присматривался к Ключареву: достоин ли тот его, Кости Соснина, доверия?

На вопросы отвечал подчеркнуто вежливо, только норовисто поводя плечом. «Ну что? Я вам не нравлюсь? — словно спрашивал он. — А мне это, представьте, все равно!»

Ключарев, едва подавляя улыбку, спросил:

— А если мы вас направим директором сельской школы? Вы, конечно, уверены, что справитесь с этим делом?

— В чем я уверен, не имеет особого значения, — вызывающе сказал учитель, покрываясь вместе с тем густым мальчишеским румянцем. — Если не справлюсь, вы снимете меня с работы, только и всего.

— Обязательно сниму, — весело пообещал Ключарев и, считая, что они поладили, повернулся ко второму. — А вы бы куда хотели, товарищ Мороз?

— У меня просьба, — отозвался тот, несколько запинаясь. — Отправьте нас вместе.

— Вот этого не могу, — серьезно ответил Ключарев. — Двух человек с таким образованием, как у вас, в одну школу — это пока что непозволительная роскошь для нашего района.

— Что же тут случилось у завуча? — спросил теперь Ключарев у Жени.

— Школа не готова к учебному году, вот что, — сердито ответила она и, слегка потянув его за руку, первая взбежала на крыльцо. — Пособий нет никаких, — Женя быстро загибала пальцы. — Карты только физические. На уроках истории границы княжеств чертят карандашом: семнадцатый век желтым, восемнадцатый синим. Да я бы сама по такой карте двойку получила!

В учительской на длинном столе были разостланы листы ватманской бумаги. Молоденькая учительница (Ключарев не помнил ее фамилии) приподнялась ему навстречу, в смущенье забыв положить кисточку.

«Аллитерация, — прочел Ключарев большие мокрые буквы и ниже, помельче: — У Черного моря чинара стоит молодая».

Он оглянулся на Женю, та следила за ним исподлобья, с трепетным ожиданием.

— Это вы придумали? Толково.

Он обошел комнату и очень внимательно прочел еще несколько плакатиков, сушившихся на полу: «Баллада», «Ритм», «Рифма».

— Так будет легче усвоить, — наставительно сказала молодая учительница, — на примерах.

Ключарев кивнул.

— У Черного моря чинара стоит молодая… — повторил он вполголоса. — А ведь я приехал за вами! — сказал он, встряхивая головой и снова поворачиваясь к Жене. — Есть у нас такой колхоз — «Советский шлях», деревня Дворцы. Пожалуй, самое глухое место по району. Вы ведь все экзотику ищете: соломенные крыши, лапти, полати…

— Я не ищу никаких лаптей, — насупившись, отозвалась Женя. — Мне это для дела нужно.

— Видите, какие у нас с вами противоположные дела? Вам лапти нужны, а мне, наоборот, они не нужны!

Ключарев сегодня был в хорошем настроении.

— Да, забыл! Я ведь вам еще письмо привез.

Он протянул голубенький конверт, адресованный Жене на райком, и Женя вспыхнула, нетерпеливо отрывая узкую полосу плотной бумаги.

«Милая Женька! Я пишу тебе прежде всего затем, чтоб тысячу раз повторить то, что сказал на вокзале…»

…Тугой горячий ветер бил в спущенные окна машины. Он был насыщен сырым запахом трав, бегучими тенями облаков. Желтые одуванчики, словно веснушки, сплошь покрывали обочину дороги. В зеркальце над ветровым стеклом Ключареву виднелась часть Жениного лица. Он следил за тем, как доверчиво шевелятся ее губы, повторяя неслышные слова. Что ж, для каждого возраста свое счастье! В двадцать лет оно кажется бесспорным и бесконечным, как у травинки, проклюнувшейся в апреле. А когда человеку за тридцать, похоже на конец душного грозового лета…

Когда Ключарев решил, что письмо уже выучено наизусть, он спросил:

— Как вам понравились Большаны?

— Совсем не понравились, — ответила Женя, вздохнув и возвращаясь к действительности. — Если у вас все такие, как этот ваш Блищук…

— Ну, ну? — уже внимательнее сказал Ключарев.

Женя рассказывала, сердито блестя глазами. Когда Блищук узнал, что она фольклористка, он приготовил ей «сюрприз». На следующий же день мимо ее окна прошли девушки. Смеясь и подталкивая друг друга, пропели, не очень громко, частушки про чудо-колхоз и его председателя. Она разговорилась с ними, просто так, о своих девичьих делах, а потом спросила:

— Давно такую частушку поете?

— Да нет. Вчера Блищук вызвал библиотекаршу, говорит, нужна песня про наш колхоз. Мы в песенник полезли, придумали.

— Вы что же, все частушки из песенников достаете?

— Все — нет. Другие сами берутся, вот как ветер повеет, как слеза из глаз побежит…

— Значит, так народное творчество поворачивается? — мрачнея, пробормотал Ключарев и замолчал надолго.

Дорога, суживаясь и петляя, уходила в глушь. Чернолесье — осины, дубки, клены — перемежались здесь на кочковатой, холмистой земле с соснами. Полнеба закрывали могучие шапки придорожных верб.

…Над Дворцами гас день. Лениво пыля, вернулось с пастбища стадо, из каждого двора запахло парным молоком. Воздух как бы загустел, и еще ближе сгрудились хаты на узкой улочке: казалось, положить бревно поперек, от плетня к плетню, и уже перегородишь ее всю.

Было удивительно тихо. И то ли оттого, что вокруг плотно смыкался лес, хатки под забуревшей соломой были кривы и черны от времени, а женщины ходили, по-старинному, в расшитых жилетах и ситцевых ярких юбках, низко надвинув платки на лоб, или потому, что ребятишек в поздний час было мало на улице, и они не кидались вслед за машиной с восторженными воплями, Жене показалась эта деревушка настоящим куском старого Полесья, где жизнь течет тихо и пугливо, загороженная от всего света болотами и лесами…