Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

Вся чабанская бригада была из женщин; всех украшали сходные меж собой короны из ярких платков и темных волос, разнящиеся только по числу кос. Девушки-хакаски, соблюдающие национальные обычаи, носят много кос; замужние — две косы, перекинутые на грудь и связанные концами.

При перегоне через город чабанкам помогали табунщики, а распоряжался всеми Урсанах Кучендаев, пеший, маленький сухой старичок, с пушистыми, добела поседелыми волосами, с такой же бородой, — истый одуванчик, — в мягкой ватной стеганке, в бсскаблучных, вроде кожаных чулок, сапожках и большой лохматой шапке из шкуры рыжеватого степного волка. Эту теплейшую шапку Урсанах носил чаще в руках, чем на голове. Судя по седине, ему был век, а по быстроте, ловкости, легкости походки и всех движений — вдвое меньше. Главнейшими в нем были именно эти черты: быстрота, легкость, почти невесомость. Получился затор, куда-нибудь забежала овца, начал спотыкаться ягненок — Урсанах тут как тут, подает команду, сам гонит овцу, берет ягненка на руки, несет на подводу.

— Почему их гонят через город? — спросил Лутонин.

— Здесь не Казахстан, — Застреха с радостью перескочил на новую тему. — Там всякие перегоны, отгоны — установившийся годами, нормальный быт. То идут на Джейляу, то обратно, Джейля-я-у-у… Слово-то какое! — он щелкнул пальцами. — Песня. Гимн. Джей-ля-у… Услышишь — и уже сыт. Там и скотопрогонные дороги, и колодцы, и кормовые базы. Там перегон не отличается от нормальной пастьбы. А здесь — несчастье: то нет еды, то питья. И гнать-то некуда. Все земли расписаны по колхозам, совхозам. Везде мешанина: пастбище, сенокос, поле, огород. Дорога в ширину брички, дальше не замай, чужое. И крутишься как червяк. У нас перегнать табун, отару — такая шахматная партия!.. — И он схватился за голову. — Вы думаете, что мы сдуру тащимся через город, по этой тверди, — постучал каблуком о жесткую дорогу. — А если кругом подсобные хозяйства, рабочие огороды, и за войну так размежевали землю… да появись там с нашим эшелоном — весь город станет напоперек. Вот почему пересчитываем булыжники. Во-от.

— Когда же они прибредут домой?

— Овцы через неделю, жеребята пораньше.

— И половина останется без ног?

— А здесь и говорят: «Избавьте от перегона, я лучше умру дома».

Выехали на грузовом трехтонном автомобиле, разместившись в кузове на мешках, ящиках и чемоданах. Народу собралось изрядно. Урсанах и Застреха, которые приезжали на совещание коневодов, Лутонин и его жена, и никому не знакомый молодой человек в походном снаряжении.

Дул сильный ветер, по всему городу столбами, тучами, космами носилась пыль. На юге и западе Хакассии стоят высокие горы, — когда в степной котловине уже весна, пашут, сеют, распускаются цветы, деревья, — на высотах лежит еще снег; оттуда, как горные потоки, мчится тяжелый морозный ветер, он теснит легкий нагретый воздух котловины, и тот вихрями улетает к небу.

Город Абакан — молодой, многие улицы еще без мостовых, сильно избиты колесами. И машина качалась, подпрыгивала, громко стучала. Пока выбирались из города, все молчали. Урсанах и Застреха приглядывались к Лутониным, а Лутонины приглядывались к ним — ведь предстояло работать вместе.

Незнакомец в походном снаряжении не интересовал никого: доедет, куда ему надо, — и прощай! Но сам он, напротив, был очень заинтересован своими спутниками и, как только вырвались из города на гладкую степную дорогу, склонился к Урсанаху и спросил:

— Куда едешь, товарищ?

Урсанах молча кивнул вдаль. Он принял незнакомца за туриста, — дорожный мешок с лямками, в отдельном узле палатка, через плечо фотоаппарат, — а старик не любил туристов: когда все порядочные люди работают либо отдыхают, эти шляются, донимают всякими расспросами и тут же забывают, что им скажешь. Едва успела кончиться война, уже пошли, нет будто другого дела. На таких не стоит тратить слова.

— В какой улус? — допытывался незнакомец.

— Не в улус.

— А куда же?

— Далеко, в степь.

Наконец незнакомец понял, что с ним не хотят разговаривать, закурил трубку и стал глядеть по сторонам.

Машина шла быстро, с высоким, звенящим, ликующим пением нового мотора; шла по дорожной обочине с не выбитой, а пока только примятой травой, и пыльного хвоста, какой неизбежно летит за машиной при накатанной дороге, тут не было. Пыли хватало и без того: пылил город, пылили пригородные поля и огороды, где шла пахота и бороньба, пылили карьеры, в которых брали песок и строительный камень.

— Дожди-то здесь как? — спросил Урсанаха Лутонин. — Последний когда был?

— Осенью.

— А снег давно сошел?

— Снегу почти не было, а тот, что выпал, согнало начисто ветром в распадки, овраги, поймы рек; всю зиму ездили на колесах.

— Ну, а дальше… все так же до новой осени?

— Зачем так? Скоро дождь будет.

Степан Прокофьевич оглядел небо, никаких признаков скорого дождя не нашел и сказал:

— По-моему, дождем и не пахнет.

— Ты ждешь сегодня? Какой дождь, когда ветер! У нас дождь и ветер не любят бывать вместе. Жди недели через две-три.

Пересекали широкую степную котловину, окруженную по всему горизонту волнистой грядой холмов. С перевала через холмы показался ненадолго голубоватый плес большой реки с целой семьей зеленых лесистых островов, похожих на лодки, поставленные вдоль течения.

— Вот наш Енисей, — Урсанах протянул в сторону реки шапку.

Все приподнялись.

— И быстрая же река, — сказал Степан Прокофьевич, скользя взглядом по плесу.

Нина Григорьевна удивилась: неужели он на таком расстоянии различает течение?

— Берега-то, видишь, какие подмытые, высокие, и острова длинные, остроносые, как ножи. — Повернулся к Урсанаху и спросил, какой на островах лес.

— Черемуха, береза, тополя.

— И тополя? — радостно переспросила Нина Григорьевна.

— Много.

Енисей и котловина с городом, карьерами, полями, огородами скрылись за грядой холмов. Машина спустилась в другую котловину, сплошь травянистую. За ней были новые холмы, а в распадки между ними видна новая котловина.

Вся хакасская степь состоит из множества котловин, разделенных холмами. Все котловины одинаковой овальной формы, точно выдавлены гигантским яйцом. Во многих — озера. Холмы мягких округлых очертаний, будто их долго-долго ласкали, старательно, любовно разгладили каждый выступ, морщинку, складочку. Некогда здесь работали огромные ледники, они-то своей тяжелой лаской и создали удивительно нежный, женственный облик степной Хакассии: озера там неприметно сливаются с отлогими берегами, поверхность котловин плавно переходит в холмы.

В тот весенний день не просто было разобраться, где озеро, где трава, где начинается небо. Все одного — блекло-голубоватого тона, как свежее сено: степь — оттого, что молодая зеленая трава еще не успела закрыть прошлогоднюю, жухлую, и оттого, что здесь растут пырей, ковыль, мятлик, лисохвост и дымковатая осочка-синец, которые и в живом виде похожи на сено; небу этот тон придала пыль, приглушив его сияющую голубизну, а небо передало свою окраску озерам.