Петрусь Бровка - Когда сливаются реки

— Нет, друзья, никак не могу! — спешил Алесь. — Будьте здоровы. А ты, Йонас, приезжай завтра вместе с подводами.

Алесь пустил своего буланого галопом, торопился. Внутри у него все кипело от злости. А если он не застанет Анежки, вдруг увел ее этот проклятый Паречкус? Потом ее могут из хаты не выпустить! И придется ей сидеть у темных окошек да смотреть на падающие кленовые листья. И когда воображение Алеся уже нарисовало ему самые мрачные и жалостливые картины, он, вылетев из-за рощи, увидел на дороге Анежку.

— Куда ты, Анежка? — спрыгнув с коня, кинулся он к ней.

— А я тебя никак дождаться не могла... Домой иду! — ответила она и прижалась к нему.

Алесь обнял ее так сильно, что казалось, он решил ее не отдавать никому, чего бы это ему ни стоило.

— Домой?

— Да... Мама заболела...

— Давай присядем на минутку, поговорим...

Но разговора не получалось. Шелестел ветер, кружились и падали осенние листья, буланый конь неторопливо щипал холодную и уже побуревшую траву. Голова девушки лежала на плече у Алеся, и ее волосы щекотали щеку, было так спокойно и хорошо. Наконец она спохватилась, встала, отряхивая с платья сухие травинки.

— Я пойду, Алеська...

— Ну что ж... Только ты долго не задерживайся.

— Как только мать поправится, сразу вернусь.

— Я каждый вечер буду тебя встречать, Анежка.

— И я каждый вечер буду выходить на горку — оттуда видно все Долгое. Ты вспомнишь тогда обо мне?

— Ты говоришь так, что мне боязно, — встревожился Алесь. — Словно ты покидаешь меня надолго, навсегда...

— Что ты, я вернусь, родной мой!

— А тебя там не задержат?

Она мгновение поколебалась, но ответила твердо:

— Нет... А будут задерживать — убегу. Свяжут — людей буду звать. Не задержат!.. Ну, я пойду.

— Иди... И возвращайся.

— Вернусь!

Она уходила, а он все стоял и стоял на дороге, пока ее стройная фигурка не растаяла в предвечернем поле. Тогда ему стало грустно, и он вдруг ощутил, что наступает осень: воздух похож на первый тонкий ледок, он такой же хрупкий и прозрачный, ударь — и все вокруг наполнится звоном; холодный, колючий ветерок дует все тише, значит к утру будет заморозок. Над головой его прошумел крыльями ворон, улетая в сторону «Пергале», а оттуда, тонкий, как далекое курлыканье журавля, донесся звон костела. Он печально отозвался в сердце Алеся. «Долго же стоишь ты между мной и Анежкой!» — не то с раздражением, не то с угрозой подумал он. Но звон вскоре замолк, и теперь тишину нарушали только с утра до вечера аукавший в полях и рощах визг циркулярной пилы и попыхивание моторчика на строительстве. «Пора ехать!» — вспомнил Алесь и погнал буланого.

Каетан Гумовский сидит за столом под образами, склонив голову над глиняной миской с водой. Правой рукой он каплет туда воск с зажженной свечи. Капли воска падают, расплываются неопределенными формами, а надо, чтобы они, застыв в холодной воде, образовали крест. И так хочется Гумовскому добиться этого. Вот если бы вышло!.. Каетан Гумовский загадал себе: если получится крест, значит можно ожидать перемены. Он знал, что таким образом гадают о своей судьбе девчата, и решил тоже попробовать. Может, в конце концов и получится? В жизни тоже не все сразу делается... Он терпеливо сидит долгие вечерние часы — терпеливо, но безрезультатно. И начинает нервничать: скоро придет старая, за ней чего доброго Аделя, и тогда ворожбе конец. Каетан наклоняет свечку, чтобы пламя было сильнее и воск плавился быстрее. Пламя хватает за пальцы, воск течет струей, но крест все не получается. Вот как будто и обозначился малость, потянулся один, другой отросток. Может, выйдет все-таки?.. Нет, расплылось, будь оно неладно, и вместо креста образуется нечто вроде вороньего гнезда. «Тьфу, чтоб ты сгорело!» — и Каетан со злостью шугает локтем миску со стола. Задребезжали по полу черепки, скатилась на лавку свечка и погасла. Каетан закидывает голову к стене и тяжело вздыхает... Ничего не выходит!..

В хате было тихо. Старуха перебирала картошку в чулане. Винцент спал в другой половине хаты, а Аделя в последнее время вообще стала приходить довольно поздно. Говорила, что бывает на гулянках, но именно это больше всего и беспокоило Гумовского. Каетан поглядывал в окно, но там, в сером сумраке, только ворошились голые ветки яблонь. Тишину в хате нарушали лишь старые ходики на стене. От шороха голых, сведенных судорогой веток за окном, от одиночества и мрака, за которым пряталось непонятное и неизвестное будущее, Гумовскому становилось страшно. Стараясь отогнать от себя невеселые мысли, он начал ворожить снова, — закрыв глаза, старался попасть пальцем в палец. Кончилось тем, что острым и твердым ногтем он ободрал себе кожу. Плюнул и бросил. «Думать надо, думать!» — не то приказал, не то посоветовал он сам себе. Попытался охватить события, происходящие вокруг него, предугадать, во что они разовьются и чего можно ожидать от будущей весны. Но это оказалось не по силам, мысли шли тяжелые и разорванные, голова как бы наливалась свинцом...

Из этого состояния вывела Каетана Гумовского дочка. Не успел он подумать, кто это ходит в сенях, как она уже влетела в хату, захрустела черепками на полу, зажгла лампу и набросилась на него:

— Что это ты наделал, а? С чего вздумал посуду бить? Думаешь, от этого разбогатеешь?

Аделя присела на лавку. Она позволяла себе довольно свободное обращение с отцом, зная, что ей все простится. Более того, и самому Каетану часто нравились и были по сердцу острые шутки дочери. Но на этот раз она не угадала, и вместо того, чтобы ответить шуткой на шутку, он тяжело поднял голову и долго смотрел на нее печальными глазами.

— Ну, что ты так печалишься? — сменила тон Аделя и обняла его. — Или тебе больше всех нужно?

Гумовский вытащил носовой платок из кармана рыжей самотканой куртки и протер глаза.

— Все для тебя, дочушка, — погладил он ее светловолосую голову. — О тебе думаю... Я хочу, чтобы ты не горевала и чтобы я жил с тобой и радовался на тебя на твоих деток... А этого не выходит... — вытирал Каетан заплаканные глаза.

— А ты об этом не думай! Если я не горюю, так чего ты обо мне печалишься? Может, мне эта земля усадьба вовсе не нужны будут!

— Это как же так? — испуганно посмотрел на нее Каетан.

— А вот возьму и выйду за начальника! — И Аделя вскочив с лавки, прошлась по хате. — Что, иль не пригожа?

— Ты у меня пригожая, а вот говоришь не то, — тихо и осуждающе укорил старик.

— Что тут плохого? Подберу такого начальника, что и двадцать Казюков одного стоить не будут, — прыснула от смеха Аделя и убежала в боковушку.

Каетан только выпучил глаза и ужаснулся, глядя на образа.

— Езус-Мария! Что же это будет?..