Петрусь Бровка - Когда сливаются реки

Вот, — сказал Никифорович, внезапно обрывая чтение и пряча письмо в карман, — дальше идет не интересное... Писать я не мастер.

— Все понятно! — обрадовался Кузьма.

Алесь подошел к старику, обнял и поцеловал.

— За это спасибо, дед Янка... А вот со мной вопрос не решен, то ли оставят на некоторое время, то ли пошлют еще куда на стройку... Сами знаете, наша профессия в ходу!

— Знаю знаю... Только если на Ангару пошлют или на Волгу, так поглядывай, сынок, в оба, это тебе не Диркстеле с Погулянкой, там перемычку лопатами не удержишь! — не то пошутил, не то всерьез напомнил о рискованном шаге Никифорович.

— Хорошо, — засмеялся Алесь, — мучимся, да на том и учимся... Пускать скоро будем?

— По нас с Кузьмой, хоть завтра... Созывайте гостей, и в добрый час! Наберется их небось немало. Из Минска, из Вильнюса, из Риги прикатят... Потом неделю голова от шума болеть будет. Верно, Кузьма? И выпьют, поди, дело-то человеческое, а у нас с Кузьмой только по усам потечет — у щита не выпьешь... Как ты думаешь, Кузьма?

— Придется на водичке из канала пожить, — вздохнул Шавойка.

Алесь, вспомнив, что шел к Анежке, поспешил кончить разговор. Может быть, она уже пришла и дожидается его? Но на условленном месте он увидел ключ, понял, что она задержалась. Он устроился на стуле у окна и загляделся вдаль. В серых сумерках едва виднелись очертания леса за Долгим, а само озеро сливалось с небом настолько, что трудно было различить его края. Воздух был так тих, что ни один листик на деревьях не шевелился. У самого горизонта в темнеющем небе вспыхивали и гасли огоньки. Зарницы или молнии? Много в этом году и тех и других, так же как в его жизни. Это неожиданно навело на привычную мысль: неприятности позади, все идет хорошо, до каких пор они с Анежкой будут жить порознь? Анежка ли в этом виновата или, может быть, его собственная нерешительность? Не превращается ли он постепенно в того героя кинокомедий, который вздыхает, умоляет, прижимает руку к сердцу и никак не может сделать единственно верного и простого шага? Говорят, он за этот год возмужал. Лицом, внешностью? Или характером тоже? Нет, по характеру, приходится в этом сознаться, он еще робок, нерешителен, излишне уступчив...

А зарницы вспыхивали все чаще и чаще. Сначала они полыхали только над лесом, а теперь захватывали чуть ли не половину неба, а при вспышках начал обозначаться ближайший берег с ветлами и лозовыми кустами. Наконец он различил гром, медленный, с перекатами, словно кто проехал с груженой телегой по деревянному мосту. Затем поднялся ветер, и повеяло холодком от выпавшего где-то града...

В комнатку вбежала Анежка, обхватила его руками:

— Вот и я... Заждался?

Сверкнула молния, осветила испуганное лицо Анежки. Ударил гром. Девушка прижалась к Алесю всем телом — она боялась грозы.

— Боязливая ты у меня... Ведь это бог сердится, да? — пошутил Алесь.

— Не храбрись, — обиженно ответила девушка. — И над богом не очень подшучивай... Как же ты теперь домой пойдешь?

Алесь, вспомнив размышления о своем характере, решительно сказал:

— Знаешь, Анежка, никуда я сегодня не пойду...

— Это как же? — удивилась девушка. — И мать будет беспокоиться, и люди чего только не наговорят, когда узнают, что ты ночевал у меня!

В этот миг, казалось, прямо над крышей пронеслась такая молния, что вдруг словно вспыхнула и засветилась молодая березка под окном. На листьях ее, которые уже перебирал ветер, засверкало столько света, что стало похоже, будто ее окунули в жидкое серебро.

«Вот такая же Анежка — вся светится, — подумал Алесь. — Это меня и сбивает всегда с толку». А вслух сказал:

— Пусть люди думают и говорят, что хотят... Я что, магазины граблю, электростанцию взрывать собираюсь? А ходить по моему сердцу им не дам, для этого улица есть... Увидишь, все будет хорошо!

— Что?

— Все... И всякие сомнения выбрось из головы.

— Какие?

— Ну, относительно учения... Хочешь учиться — учись!

— Где?

— Ты что, дразнить меня решила? «Что... Как... Где... Почему...» Куда поедем, там и учиться будешь, не проблема. Ну, поедешь?

Почувствовав, что он начинает раздражаться, девушка прижалась к нему, обняла теплой рукой за шею

— Поеду...

— Значит, переходи жить ко мне.

— Когда?

— Опять свое!.. Да хоть сейчас...

Анежка оторвалась от него, посмотрела при свете молнии ему в лицо и засмеялась.

— Каспар Восилене хоть днем увез, а ты меня ночью! Не женихи, а разбойники прямо... Проснутся люди на строительстве, придут завтракать, а в столовке никого нет — все замуж повыходили!..

Алесь тоже понял, что перестарался, и виновато улыбнулся.

— Ладно... Значит, завтра.

— Я днем домой схожу, к родным... Зачем их обижать? Они теперь мешать не станут.

— А если волынить начнут? Не католик, не литовец, безбожник, дочку за тридевять земель увезет...

— Тогда я сама решу. Хорошо?

— Хорошо... Но это в последний раз!

— Не простишь больше?

— Не прощу... Сдам станцию, сяду на поезд и уеду.

— А я на вокзал прибегу... Думаешь, нет?

За окном не переставала сверкать молния, ухал гром, будто кто-то раздирал и сворачивал над землей железную крышу. А они сидели обнявшись, целовались и шутили. Темнота, зарницы, теплый проходящий дождь, порывы ветра и внезапные брызги звезд в разрывах туч — все перемешалось за окном. И Алесь, чувствуя, как у самого его сердца часто и жарко стучит сердце Анежки, шептал:

— Рябиновая ночь!..

Алесь сидел на диване и смотрел, как Марфочка и мать кончают прибирать хату. Когда он утром собирался уходить на станцию, они только начинали мыть пол, а вот через несколько часов вернулся — и хату было трудно узнать. Алесь привык к тому, что в их доме всегда было чисто, но сегодня все выглядело по-особенному. Желтый пол застлали аиром, свежий запах которого наполнял теперь комнату. Притолоки окон Марфочка убирала ветками молодой березки, а мать застилала постели новыми, вытканными в елочку покрывалами и высоко взбивала подушки.

Алесю нравилась своя хата. Всегда, когда он откуда-нибудь приезжал, стоило только переступить порог, как на него находило умиротворение...

Однако сейчас мысли его были несколько иного порядка: он прикидывал, как будет жить здесь с Анежкой. Придется попросить мать и Марфочку, чтобы они уступили ему боковушку, где до этого спали. Там будет хорошо. Шкаф можно передвинуть к стене, а кровать поставить изголовьем к окошку. Надо повесить свой и ее портрет.

Агата заметила задумчивость сына. Ей хотелось поговорить с ним по душам.

— Скажи, сынок, как быстро год пролетел, — обратилась она к сыну, кончив взбивать подушки. — Будто вчера ты приехал, бумажки свои на стол положил... А смотри, завтра опять праздник — Ивана Купала.