Эдуард Шим - Ночь в конце месяца

Она открыла печную дверцу, пристроилась у огонька и, чтобы скоротать время, достала из кармана ученическую тетрадку и стала писать домой письма.

Шелестело пламя в печке, порой в дровах что-то пищало, позванивало; железная труба накалилась до малинового цвета, и по ней пробегали белые искры. Непонятно чем, но огонь успокаивал, было приятно чувствовать ласковое, домашнее тепло, и Женя вскоре как будто забыла, что сидит она не в обжитой палатке, а в темном котловане, на глухой просеке, и на все четыре стороны простерлась вокруг нее ночная, заметенная снегами тайга.

Сначала Женя написала матери, затем принялась за письмо для Леши. Она думала, что напишет сегодня как-то иначе, но, то ли от робости, то ли по привычке, стала рассказывать, что она делала днем, какие мысли приходили ей в голову, о чем она вспоминала и чего ей хотелось, — в общем, то же самое, что писала каждый день. И, как всегда, письмо получилось длинным и немножко грустным.

Женя перечитала его, поправила две случайные ошибки, и задумалась.

Можно его отправить, это письмо. Все равно иначе не напишешь, просто не хватит духу. И Леша будет верить, что по-прежнему ничего не изменилось… Но только надо ли? Зачем?..

Женя подержала аккуратно сложенные листки на ладони, усмехнулась и вдруг — толкнула в огонь.

Бумага вспыхнула, почернела, потом превратилась в серый пепел. На сером остались странно помельчавшие, крошечные буквы, — они словно цеплялись, не хотели исчезать. Женя дунула — и развеяла их.

Не надо обманывать человека.

Леша остался в Нивенске, в родном городке, который отодвинулся теперь, ушел на край света.

Женя могла представить себе все его улицы, пестрые крыши с кривыми антеннами, похожими на удочки, пыльные сады, водокачку, поля за рекой… Как будто ничего не забылось, но какое это все далёкое, давнишнее!

И даже Леша, милый человек, и тот словно потускнел немножко, хотя Женя совсем не желала этого.

Леше вообще не везло. Видно, такая уж была у него злая судьба…

Он учился вместе с Женей, только был на год моложе. Ходил всегда такой сердитый, словно ему только что оспу привили, — брови нахмурены, руки в карманах, и чуть что — лез в драку.

В седьмом классе выпилил из медного пятака колечко и молча сунул Жене. Это был знак, почти объяснение. Женя три дня бегала сама не своя, не знала: принять или отказаться? Потом взяла.

После этого Леша имел право провожать ее домой, сидеть рядом с нею на школьных вечерах. Но вся беда заключалась в том, что Леша был на голову ниже ростом, и поэтому на людях к ней не подходил. А провожал домой только в зимнее время, когда было совсем темно.

Все-таки Женя хранила колечко — не дорог подарок, дорога любовь… Но Леше не везло. Все выпускники из Жениного класса уговорились ехать на стройку в Сибирь. Леша тоже хотел поехать, собрался бросить школу — не позволили.

И колечко Женя не уберегла. Перед самым отъездом умывалась в саду, сняла колечко и положила на лавку. Пришла соседская пестрая телушка и слизнула его…

Уезжали из Низенска, конечно, ясным днем, и Леша даже не мог подойти к ней на вокзале, чтобы попрощаться. Так и стоял в стороне, сверлил глазами молоденького инструктора из райкома, который, произнося речь, обращался почему-то к одной Жене…

Длинна до Сибири дорога! Качаясь, проносился поезд сквозь березовые рощи, вылетал нa солнечные поля, крутилась далекая земля в окнах… Раньше Женя никуда не выезжала из Нивенска, все ей было в диковинку. Но Лешу не забывала, — и с дороги, и потом, когда прибыли на место, каждый день отправляла письма, рассказывала о житье-бытье.

Добровольцев послали строить линию электропередачи. Она протянулась на пятьсот верст, и палаточный городок, раскинутый строителями, совсем затерялся в тайге, — до ближайшего райцентра за сутки не дойдешь.

Женя ничего не скрывала, выкладывала все переживания. Леша умный, он поймет… Писала, что никак не может привыкнуть к новому месту; другие ребята помаленьку обживались, осваивались, а она ходила первые дни как прибитая. Перед глазами все еще мелькала дорога, и Жене казалось, что ее пронесло по этой дороге какой-то шальной силой, словно льдину в половодье, так, что и не успела оглянуться.

Наверно, от этого она так боялась растерять свои старые привычки. В школе она повязывала волосы ленточкой — между прочем, это нравилось Леше, — и теперь, как бы ни уставала, делала такую же прическу. Ленточка выцвела, обтрепалась, но Женя все равно стирала ее через день и закатывала в бумажку, чтобы за ночь выгладилась.

Все подруги давно научились носить портянки, а Женя по-прежнему надевала чулки, хотя они ужасно протирались в резиновых сапогах и приходилось штопку накладывать на штопку.

Она жаловалась, что не может привыкнуть к шумной столовке, тряским грузовикам, развозившим строителей на пикеты, к таежным болотам, злоедучему гнусу, от которого разносило носы и щеки…

Девчонки стали неузнаваемы. Даже лучшая подруга Идка Лепехина, которая в школе была такой же тихоней, как Женя, совсем переменилась. Ходила теперь в шароварах, как солдат, ругалась отчаянно, за один присест могла съесть кирпич хлеба и банку сгущенного молока.

А Женя чувствовала, что остается прежней, — даже смотрела вокруг удивленно. Когда неслышно входила в палатку в своем чистеньком ватнике, с розовой лентой на волосах, казалась среди подруг чужой и нездешней.

Леша отвечал, что как раз это и хорошо, пусть Женя только надеется, не забывает; будущей осенью он тоже приедет на стройку, и все опять пойдет, как в Нивенске… И Женя надеялась. Она совсем не хотела забывать Лешу. И не виновата, что случилось иначе.

Миновало короткое лето, осенние дожди надымили в тайге, прибили гнус. Хрустнули первые морозцы. Потом замело снегами, засыпало тайгу…

В это время и появился на участке человек, про которого Женя ничего не писала домой.

Дрова начали прогорать. В трубе затихла тяга, и стало слышно, как с мокрого брезента падают капли. Потом снаружи донесся шорох, свист, низкий гул, — это под ветром волновалась тайга.

Женя пошевелилась, разминая затекшую ногу, затем встала и полезла наверх. Надо принести поленьев, — мальчишки затопить-то затопили, а дрова оставили где-то наверху.

В разгоряченное лицо плеснуло холодом. Мороз к ночи завертывал все сильней. Опустив за собой брезент, Женя распрямилась.

Звездное небо стыло над черной тайгой. Не было видно, как раскачиваются ветви, — деревья казались неподвижными, и от этого особенно грозно звучал их глухой шум.

Прозрачная, ледяная луна висела над головой. Ее свет был чист и далек, он словно не достигал земли. И было страшно подумать, что если с тобой что-нибудь случится в эту ночь — будешь ли утопать в снегу, заблудишься, начнешь замерзать, — эти деревья останутся по-прежнему неподвижны, и так же спокойно будет сиять ледяная луна…