Миколас Слуцкис - Поездка в горы и обратно

— Бесстыдница? — Аста покатывается со смеху, острый, не вяжущийся с ее пухлостью смех вот-вот, кажется, вспорет глухую тишину подозрительно прислушивающегося дома.

— Прости, не приглашаю. Мужчины такие трусы!

— Сколько же ты их в ванну затолкала? Признавайся!

— Одного, только одного.

— Что, твой кормилец?

У Асты — это всем известно — имеется кормилец. Директор крупного завода, видный, крепкий мужик, однако давно уже торжественно отметивший шестидесятилетие. Поэтому иногда его замещают другие, помоложе.

— Надоел старик. Не поверишь: всерьез уговаривает меня учиться.

— Чему?

— Чему-нибудь. Долбит и долбит, чтобы бросала сцену и шла преподавать. В учительницы? Мне дурно делается при одном воспоминании о школе!

— А не рассердится твой, если узнает?

— Не узнает. В Москву укатил. Ты ему, надеюсь, не скажешь! — Голос Асты становится неприятно резким, как и смех. — Ладно, заходи! — Она снимает цепочку и втаскивает Лионгину в прихожую. — Вижу, дело серьезное. Интересно, что это у тебя, такой головастой, приключилось?

Лионгина делает глубокий вдох, словно собирается нырнуть в мутную, застоявшуюся, отдающую утопленными котятами воду.

— Слушай, Аста, не хотелось бы тебе иметь шубку?

— Дубленку? Спасибо, старик приволок из Югославии. Ел одну сухую колбасу, но приволок.

— Все соплячки в дубленках. — Лионгина презрительно машет рукой. — Предлагаю пошикарнее.

— Не пускай пыль в глаза! А тебе она не нужна?

— Нужна. Очень нужна, Аста! Короткая шубка из чернобурок. Ахнула бы, увидев, — сказка!

— Так чего же дурачишь меня?

— Не тебя — себя! Захотелось чертовски, но мне не продадут. Выставочный экземпляр Дома моделей. А кто я такая? Технический работник, нуль.

— Понадобился мой фирменный знак?

— Ты — прелесть, Аста! Не только прекрасная певица, серебряное горлышко, но и кладезь мудрости! — Лионгина чужими словами — может, Пегасика — льстит легкомысленной бабенке, немножко поющей, вволю флиртующей и обладающей всеми качествами легко доступной женщины.

— Конечно, такая шубка и мне бы пригодилась. — Аста сладко жмурится, представляя себе окутывающие плечи пушистое облачко, — как грациозно гляделась бы в серебристом меху ее головка! — Но я не жадина, Лина. Пусть ведьма, развратница, черная душа в белой шкуре, как характеризует меня в письмах жена моего директора, но никому, ей-богу, не завидую. Особенно тебе, Лина. Ты не гнушалась мною и тогда, когда на моих дверях не красовалась табличка, так что ради тебя — отказываюсь от шубки!

— Думаю, немногое теряешь: до нее — как до Земли Франца-Иосифа.

— И где же этот Франц обосновался? Не возле Вилкавишкиса?

— Дальше, куда дальше, впрочем, и сама не знаю где. Договоримся так: я, если удастся, выбью шубку для тебя, ты продашь мне. Ну, там, велика, или мала, или фасон не твой. Согласна?

— Ох и шельма ты, Линка! С такой головой в министры выбьешься! Ладно. Пока. Целую! А то мой окоченеет в ванне.

Аста протягивает на прощанье губки, и Лионгину вдруг пронизывает: и я голая! Еще более голая, чем она, хотя в твидовом костюмчике и в высоких, до колен, сапожках…

Земля Франца-Иосифа все еще далеко, страшно далеко, но сквозь туман уже проступают ее контуры.

— Какие будут дальнейшие повеления, мать-начальница?

Пегасик готов лететь, куда прикажут. Получила персонального шофера. Не так уж трудно превратить его в кулак. Сделает все, о чем ни попросишь. Запросто нокаутирует красавицу Гедре Т., если та не догадается вовремя сойти с беговой дорожки.

Знак, запрещающий поворот, — вчера его не было. Пегасик чертыхается. Машина виляет задом, свет фар бьет в рекламный щит. Полуободранная афиша: заретушированная мужская голова, толстое, как золотой жук, кольцо. ИГЕРМАН. Лионгина мысленно поднимает отставший край, словно собираясь вновь приклеить его, и пробегает надпись справа налево: НАМРЕГИ. Неожиданное сочетание букв резко колет грудь. Невозможно вдохнуть. Намреги? Хуцуев-Намреги? Был Рафаэл Хуцуев-Намреги, теперь — Ральф Игерман? Дыхание причиняет боль. Каких только приманок не изобретают артисты для привлечения публики! Не псевдоним это — шутка, дурачит зрителей, ни на йоту не отказываясь от себя. Это он, Рафаэл, — кто ж еще?

— Стойте, Пегасик!

Умчится — и они никогда не встретятся! Там не сорванная ветром афиша, там Рафаэл, шагающий под чужим небом с непокрытой головой!

— Тут, на перекрестке?

— Нет, нет! Поезжайте, только побыстрее!

— Чем не угодил, мать-начальница? Рискну. Автоинспекция, даст бог, не сдерет шкуру.

— Поезжайте, поезжайте! Я спешу! Разве я не сказала вам, что спешу?

Лионгина чувствует, что несет чепуху. Голос ликующе радостен, но гнев и страх застят глаза. Взять себя в руки! Сжать затрепетавшее сердце. Смешно, никто, кроме товарища жизни, не смог бы придумать такого издевательства. Будем вести себя так, как требует время. Ударим жизнью по жизни.

— Послушайте, Пегасик! Не сердитесь, что называю вас так? Ну и хорошо, что не сердитесь! — Лионгина мнет свой голос, как проволоку, чтоб не звенел восторгом. — Ведь мы с вами друзья, верно? Признайтесь по-дружески, каким образом наскребли на «Волгу»? Гонорары-то у вас, как мне известно, не ахти?

— Крохи, не обижайтесь, мать-начальница. Крохи — не гонорары. А откуда взял? На святые деньги купил.

— На святые?

— Мелиорация. Как с неба свалилась. В прошлом году смели тещину усадьбу. Постройки, сад, ульи. Больше восьми тысяч отвалило государство.

— А куда тещу девали?

— Жила у нас, пока жива была.

— Уже не жива?

— Прошлой зимой и померла. От воспаления легких.

Умерла? А может, уморил? Как я свою мать, загнав в инвалидный дом? Ох, как же я ненавижу тебя, Пегасик! Как саму себя ненавижу!

А вслух произносит, не забывая дружелюбно и покровительственно улыбнуться:

— Спасибо за откровенность. Поверьте, Дни культуры в Мажейкяй не обойдутся без вашего вокала!

— Сердечно благодарю, мать-начальница! — Он тянется к ее руке, она не дает. — Не подумайте, что подлизываюсь. Люблю крутить баранку, люблю приличную компанию. Я от всей души!

— И я от всей, Пегасик! — говорит она весело.

— Такое настроение — невесть куда полетел бы! — Пегасик вполголоса что-то напевает.

Лионгина называет адрес салона красоты. Надо подкрасить волосы, а то седина пробивается.

Я должна быть красивой, положение обязывает, работа, уговаривает она себя. Неправда, хочу быть красивой, несмотря ни на что! Особенно теперь, в эти дни. Ей необходим блеск, свежая скорлупа вместо потрескавшейся. Охотясь за лисьей шубкой, запустила себя. Нет, и шубка тут ни при чем. Лионгине неспокойно, словно кто-то — не кто-то, тот, чьего имени она не хочет произносить, потому что все это абсурд! — собирается застать ее врасплох. Еще больше забеспокоилась бы, вспомнив свой зарок: сбежать в Мажейкяй, Клайпеду, все равно куда!