Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

— Не надо, отец, — сказал он строго. — Не ходи к нему!

— Нет, напрасно хочешь удержать меня, сынок, пойду! — сказал Сулейман, задыхаясь от гнева. — Пусть не сбрасывает свою вину на чужие плечи. Ничего!.. Он у меня до седьмого колена не забудет! — И дернул плечами, пытаясь вырваться из рук сына. Но у Иштугана были цепкие пальцы.

— Опомнись, отец, — еще строже сказал он. — Тут криком не возьмешь.

В коридор вышла заплаканная Марьям. И она, в свою очередь, стала умолять свекра не ходить к Муртазину домой. Сулейман-абзы сорвал с себя шапку и пиджак и, тяжело вздыхая, ушел в свою комнату.

Иногда бывало на фронте, — кругом разворочено, истерзано, сожжено, и среди этого разорения, на обугленной черной земле, склоняясь головкой, растет на тоненьком стебельке чудом уцелевший аленький цветочек. Он будто и стесняется, что выпало ему цвести, и тоскливо ему одному: он бы рад перенестись отсюда куда-нибудь на зеленую полянку. И вместе с тем ничего не может изменить — пришло ему время цвести.

В большой семье Уразметовых, на которую свалилась одна неприятность за другой, Гульчира напоминала такой чудом уцелевший цветочек. Она, конечно, страдала и за Марьям и за Ильмурзу, ей понятны были муки и старшего брата, Иштугана, и отца, вбиравшего в свое большое сердце горести и радости своих детей, она готова была помочь им, чем могла, она не отстранилась от семьи, жила в ней, но что делать, если счастье пришло к ней именно в такие трудные дни? Недаром в народе говорится: солнце ладонью не закроешь.

Она давно было начала вышивать картину с видом на Лебяжье озеро, но потом забросила, а сейчас вновь взялась за нее. В этом прекрасном уголке Лебяжьего озера они с Азатом впервые объяснились в любви. Низко склонившись над круглыми пяльцами, нанося крестик за крестиком, она вспомнила, как впервые пришла в конструкторское бюро, как главный инженер завода Михаил Михайлович, беседуя с ней, поинтересовался, умеет ли она вышивать и рисовать. Тогда Гульчира не поняла, почему убеленный сединами инженер спрашивает у девушки-техника о чисто женском деле — вышивании. Ведь она не в портнихи нанимается. Позже она узнала, что именно положительный ответ решил другой вопрос — куда определить молодого специалиста. Умение вышивать, как и умение рисовать, это дар представлять вещи в пространстве. А это как раз то, что прежде всего необходимо конструктору.

За стеной, раскинув свои мускулистые руки во всю длину спинки дивана, сидел в глубоком раздумье Иштуган. Накормив малышей и уложив их по коляскам, подсела к мужу Марьям.

— Иштуган, — сказала она озабоченно, — молоко у меня почти совсем пропало.

— Не надо было принимать так близко к сердцу всю эту историю, Марьям, — обнял Иштуган жену за плечи. — Правду в землю все равно не зарыть.

— Это верно… Но пока-то тяжело, очень тяжело… Хорошо, что ты рядом, отец поддерживает. Да и Зариф-абы успокоил меня.

— Вот и хорошо… А Зубков вернулся из командировки?

— Нет еще. Видимо, ждут, притихли до его возвращения. В этом деле он, думается мне, играет первую скрипку. Ты даже не представляешь, Иштуган, что за коварный человек этот Зубков.

Захныкал малыш. Марьям покачала коляску.

— Бедняжка, наверное, голоден… — вздохнула она.

— Та женщина согласилась давать свое молоко?

— Сейчас сбегаю к ней, узнаю.

— Давай попросим Гульчиру. Ты очень устала.

— Нет, Иштуган, девушку не посылают по таким делам.

— Тогда я сам пойду.

— И тебе нехорошо. Она женщина молодая. И говорить не станет об этом с тобой.

Марьям быстро оделась и ушла. Через полчаса она вернулась раскрасневшаяся от быстрой ходьбы на морозе.

— Не плакали мои голубчики?

— Нет, даже не просыпались.

Меняя за шкафом платье, Марьям спросила мужа, о чем он задумался.

— Сам хорошенько не знаю. Самые разные мысли в голову сразу полезли. И ни у одной нет ни начала, ни конца.

— Вижу, вас с отцом сильно возмутил Ильмурза, — сказала Марьям, стараясь заглянуть мужу в глаза. — По-моему, вы уж чересчур к нему суровы.

— Попробуй-ка, скажи это отцу, — усмехнулся Иштуган.

— В этом отношении наш отец диктатор. Никого не слушает.

— И правильно делает.

— Может, и вправду ему туго пришлось. Разве человек не может ошибиться? Я, Иштуган, удивляюсь на вашу семью. Вы так близки, готовы не знаю что сделать друг для друга. А чуть кто провинится — будто вовсе и не любите друг друга.

И Марьям признала, что ей жаль Ильмурзу. Иштуган молчал. В установившейся тишине слышно было, как посапывают близнецы. Марьям подошла к зеркалу и начала расчесывать волосы.

— Очень грустно, если мужчина нуждается в женской жалости, — сказал Иштуган, глядя на отражение жены в зеркале. — Даже калеку, если он настоящий мужчина, оскорбляет такая жалость. А Ильмурза ведь не калека.

Чуть повернув голову, Марьям пристально посмотрела на мужа.

— Я думала, что вполне знаю тебя, Иштуган, а посмотришь, — что ни день, открывается в тебе что-нибудь новое.

Иштуган рассмеялся.

— Значит, еще любишь меня. Только перестав любить, муж и жена перестают видеть друг в друге новые черты. Так мне один очень умный человек сказал.

Кокетливо отмахнувшись, Марьям спросила, виделся ли Иштуган с Антоновым.

— Не видел, говорят, болеет, — нехотя ответил Иштуган. — Отец прав. Если слишком много будем шуметь, пожалуй, сдачи дадут… За правду хорошо бороться, ежели сам чист, а когда чувствуешь за собой вину, лучше держать язык за зубами.

Марьям долго молчала, а потом заговорила о том, что последние дни наблюдает удивительную перемену в Гульчире, радость в ней так и бурлит. Уж не вскружил ли Гульчире голову Антонов? С такими, как он, надо держать ухо востро. Именно о таких людях говорится, что они носят в груди черную змею. И, заметив, что муж порывается возразить ей, Марьям сказала:

— Обожди, Иштуган, дослушай до конца. Я пробовала говорить с Гульчирой. Но она все сводит к шуточкам. А тебе и тут хоть бы что… Ты и за сестру не беспокоишься.

Иштуган задумался. На этот раз упрек жены показался ему правильным.

— А это не будет подлостью с моей стороны? Может, и вправду их тянет друг к другу, а я, громыхая своими железками, вмешиваюсь в такое тонкое дело, как любовь.

— Зачем вмешиваться, ты объясни только, — сказала Марьям. — Ведь Гульчира неглупая. Во всяком случае, она поймет, что ты не желаешь ей худа. Не тяни, прошу тебя, поговори сейчас.

После долгих колебаний Иштуган нехотя встал и вышел в зал. Гульчира в халате расчесывала перед зеркалом мокрые волосы.

— Гульчира, — выдавил из себя Иштуган после небольшой заминки, — мне бы с тобой поговорить надо.

— О чем, абы? О любви? Или об Ильмурзе?

— Ты не смейся и глазами не играй. У меня нет шоколадки в кармане.