Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

Нурия открыла балконную дверь и, прислушиваясь к донесшейся откуда-то вместе с уличным шумом музыке, прислонилась к дверному косяку. Вечерний ветер, словно желая отвлечь девушку от грустных мыслей, играл белой тюлевой занавесью на двери, набрасывая ее то на волосы, то на плечи девушки.

Нурия не видела ни того, как Гульчира выпорхнула из парадного на улицу, ни того, как ее остановил, справляясь о чем-то, дедушка Айнулла, державший под мышкой шашки. Ее взор был далеко, там, где земля сливалась с меркнущим небом. Солнце уже зашло, на город быстро спускалась темнота. Только чуть выше крон деревьев парка стлалась еще узкая золотая тесемка. Нурии мерещилось, что это речка, текущая где-то далеко-далеко, в песчаной пустыне, в жаркой стране.

Нурия не отрывала от нее глаз, пока мрак окончательно не поглотил эту изумительную золотую речку. Тогда она вернулась в комнату. Выключила свет и пристроилась в уголке дивана, положив локти на валик. Музыка все еще звучала. Тихо-тихо. Занавески на балконной двери, как бы заигрывая с Нурией, вытягивались чуть не до середины комнаты, но, так и не достигнув девушки, обессилев, падали вниз, но с каждым новым порывом ветра опять и опять тянулись к Нурии.

Иногда люди, видя, как бьется крылышками о железную решетку пичужка, жалеют: «Сказать что-то хочет, а дара слова бедненькой не дано». Сердце Нурии было сейчас подобно такой пташке, — стремилось выразить то, что томило его, но не знало еще нужных слов.

Гульчира, наверное, уже дошла до театра. Перед театром, как всегда, суета. Кто-то кого-то ждет, нетерпеливо посматривая на часы, кто-то летит стремглав, как Гульчира, торопится к толпе поджидающих. Одна Нурия никуда не торопится. И завтра не будет торопиться, и послезавтра, и всегда. Ей некуда идти, никто ее не поджидает.

На уголке стола лежал розовый конверт. Еще вчера, еще несколько часов назад Нурия готова была за этим письмом прыгнуть с пятого этажа. Оно было ей дороже всего на свете. Несколько раз читала и перечитывала она его и с каждым разом находила в нем что-нибудь новое. О любви в этом письме не говорилось ни слова. Будь там что-нибудь подобное, Нурия давно бы разорвала его, бросила в огонь. Нет, письмо это было дорого ей совсем не потому, — Нурия еще сама не осознала своей любви, — оно было дорого ей своей недосказанностью, тем, что таилось между строк. Дорого обещаниями чего-то неведомого… тайными надеждами… Будто этот розовый конверт скрывал от посторонних глаз не скромное письмо, написанное на прозаическом листке из ученической тетради, а само счастье. Вчера Нурия опять было достала его из потаенного местечка, чтобы перечитать еще разок, но тут ее окликнул отец, и она второпях сунула его, оказывается, в карман сестриного платья.

Поступок Гульчиры, осмелившейся коснуться этого письма, даже прочитать его, представлялся Нурии чудовищным, гадким, словно своим прикосновением она осквернила его, и это совсем недавно рождавшее в ней невыразимо радостное волнение письмо стало в ее глазах ненужной бумажкой.

Нурия не замечала слез, бежавших по ее щекам. Если бы ее спросили: почему ты плачешь, ведь ты еще никого не любишь, а о твоей детской дружбе с Маратом сестра давно знает, да ты никогда и не пыталась скрывать этого, — она не сумела бы объяснить причину своих слез.

Окончив суворовское училище, Марат полтора месяца тому назад уехал продолжать учебу в пехотное училище, находившееся где-то в Сибири. Этот розовый конверт был его первым письмом-приветом.

Собравшаяся на проводы Марата молодежь, когда пришла очередь Нурии с Маратом, выпроводила их «считать звезды» [11] Молодежная игра. . Хотя в таких случаях полагалось ждать за дверями, Марат с Нурией вышли в сад и остановились возле березы-двойняшки. Тревожно, по-осеннему шумела листва. Марат достал из кармана перочинный ножик и при свете луны вырезал на отливающей белым атласом коре «М. Н. 1953».

Нурия, заглядевшись на луну, сначала не обратила внимания, чем занят Марат. Увидев же, прижала кулачки к груди и вскрикнула:

— Что ты наделал, Марат! Теперь ведь все будут знать!..

Что она говорит?.. О чем будут знать?.. Растерявшись от собственных слов, Нурия испуганно посмотрела на Марата.

— Сейчас же дай ножик, соскоблю.

Марат молчал.

— Не дашь, топор принесу… — бросилась к дому Нурия.

Марат догнал ее. На протянутой ладони у Марата, упрямо не поднимавшего головы, блестел раскрытый перочинный нож…

Почему же Нурия не взяла его тогда? Почему сердце ее трепыхнулось, будто сорвавшись на миг с места?.. Почему она, всегда любившая настоять на своем, известная в школе своим твердым характером, вдруг лишилась воли?..

После отъезда Марата Нурия в лунные ночи уже несколько раз ходила тайком к этой березе-двойняшке. О, теперь никогда ноги ее там не будет.

Спрятавшись за фонарный столб, Гульчира следила за Азатом, который прохаживался перед театром, то и дело с беспокойством поглядывая на ручные часы.

«Смотрите, чудак, как волнуется… Ничего, пусть подождет еще немножко. Долгожданное, говорят, дороже». Красивые губы девушки раздвинулись в улыбке. Сверкающие черные глаза видели в толпе только Азата. Наблюдая за дорогим человеком, она невольно вспомнила, как изображала его Нурия. «Нет уж, душенька Нурия, бросьте ваши преувеличения. Азат вовсе не долговязый и вовсе не жердь, а чуть разве повыше среднего роста. Губы, нос совсем не безобразны. А улыбка? Игра бровей?.. Его честная, добрая, мужественная душа… Нет, невозможно не любить его. Правду говорит дедушка Айнулла: «Будь ты всех красавцев красивее, а милый милее». Он, чудак, может, и в самом деле, глядя в зеркало, смущается своей внешности».

И Гульчира вышла из-за столба. Обрадованный Азат чуть не бегом бросился к ней.

— Гульчира!.. Наконец-то… — В его голосе было столько волнения, что девушка не могла не порадоваться в душе, что завладела сердцем этого сильного джигита.

Взявшись за руки, они побежали к театру. Торопливо разделись, оглядели себя мельком в зеркало. Прозвучал уже третий звонок, когда они вошли в зал. И, едва разыскали свои места, погас свет.

Дирижер взмахнул палочкой. Началась увертюра. Гульчира, сжав Азату руку, чтобы он замолчал, всем телом подалась вперед. С первыми звуками окружающее перестало существовать для нее.

Азат и Гульчира росли вместе. В одной школе учились, одновременно поступили на завод, рядом сидели в вечерней школе. И станки их стояли рядом. Вместе собирались по окончании десяти классов ехать в Москву, в институт. Но получилось иначе. У Гульчиры заболела мать. Нурия тогда была еще слишком мала. Вся домашняя работа свалилась на Гульчиру. Посоветовавшись с отцом и вернувшимся из армии братом Иштуганом, она решила поступить в вечерний техникум.