Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

— Эх, Сулейман Уразметович, и здесь не можешь удержаться от шутки.

— Почему? Я серьезно говорю. Шутить пристало с девушками, а тебе… тебе можно говорить чистую правду, Надя.

Надежда Николаевна вспыхнула, словно провинилась в чем-то, это смущение очень шло ей. «Что, если этот всезнайка подсмотрел ночную нашу прогулку с Зарифом?» — подумала она и, чтобы перевести разговор на другое, спросила о новом приспособлении Сулеймана.

— Скобы мои? Вроде пригодились, — сказал Уразметов сдержанно. — Вот хочу увеличить скорость и подачу, чтобы еще быстрее работать, да вибрация проклятая держит.

— Не нужна ли какая помощь, Сулейман Уразметович?

— От помощи, товарищ мастер, только дурак отказывается. Но что-то, вижу, нашему цеховому начальству не до нас. Занято большими делами…

Надежда Николаевна уже с обидой воскликнула:

— Сулейман Уразметович!..

Уразметов притворился, будто и не думал язвить.

— Ладно, будешь посвободней, заходи домой. Это дело не для мимолетного разговора.

По пути Яснова остановилась возле Самариной. С того дня, как Надежда Николаевна побывала у нее дома, отношения между ними потеплели. Самарина уже не смотрела на нее как на недосягаемое начальство, не скрывала больших своих забот.

— Надежда Николаевна, когда же наконец сверлами обеспечат? Ну, куда это, в самом деле, годится! — И Самарина сердито ткнула пальцем в огрызок сверла, которым ей приходилось работать. — Горе одно.

— Хорошо, сейчас выясню, Елизавета Федоровна.

— Заодно и насчет кондуктора. Из техотдела принесут на минутку, примерят и тут же уносят обратно. Повертятся, как муха над свечкой, — и ищи свищи. А я маюсь без кондуктора. Работу задерживаю. Перед людьми совестно.

В голосе Самариной проскальзывала временами прежняя резкость, но Надежда Николаевна чувствовала, как изо дня в день она все больше оттаивает.

— Как детишки, Елизавета Федоровна? — по-женски спросила Яснова.

— Не жалуюсь, Надежда Николаевна, ничего, здоровы.

— По-прежнему остаются одни, когда уходишь на работу?

— Теперь у нас пионерские комнаты. Там играют. Будто гора с плеч свалилась.

— А кто их кормит, спать укладывает?

— Это уж сами, я им все приготовлю, ну, они и поедят холодное.

У Надежды Николаевны мелькнула мысль, которой она тут же поделилась с Самариной. В красильном работала Мария Антоновна, тоже многодетная вдова, солдатка. Живет она с Самариной в одном доме. Нельзя ли устроить так, чтобы им по очереди присматривать за детьми?

Самарина поблагодарила мастера за заботу, но высказала неожиданное опасение: дети у Марии Антоновны смирные, а у ней большие проказники. Соседка может не согласиться.

— А все же потолкуйте, — обнадежила Яснова. — Мария Антоновна, насколько я знаю, не будет против.

От Самариной Надежда Николаевна прошла на склад. Нужного диаметра сверл на складе не оказалось. Она позвонила Зубкову. Маркел Генрихович никогда никому не грубил. Выслушав Яснову, он сказал:

— Надежда Николаевна, я все записал. Завтра хоть из-под земли, но сверла достану.

После того Надежда Николаевна позвонила Пояркову, справилась о новом кондукторе.

— Что вы все бегаете адъютантами этой Самариной? — окрысился Поярков. — Подождет. У меня покрупнее дела стоят на очереди.

— В таком случае я вынуждена буду позвонить Михаилу Михайловичу, — предупредила Надежда Николаевна.

— Звоните! Хоть директору, хоть самому министру! — пронзительно выкрикнул Поярков и бросил трубку.

— Вадима Силыча теперь при одном имени Самариной в дрожь бросает, — усмехнулся стоявший рядом сменный мастер.

— Но разве можно, используя служебное положение, сводить личные счеты? — жестко сказала Надежда Николаевна. И тут же позвонила Михаилу Михайловичу, а затем начальнику производства.

На другой день вернулся из Москвы Назиров, счастливый, окрыленный. Надежда Николаевна, пожав ему руку, поздравила с успехом.

— Это наш общий успех, — сказал Назиров. — Без вас разве я осилил бы свою работу над проектом… А еще большее спасибо директору. Признаться, даже вам стеснялся сказать, — после первой поездки у меня не было никакого желания снова ехать в Москву. Боялся окончательного провала. А Хасан Шакирович вызвал меня к себе да так нашпиговал, что с меня черный пот как из ведра лил. Научил воевать. Там, оказывается, семьдесят семь раз подсчитывают. До копейки…

— Не тяни же за душу! — Ясновой не терпелось узнать подробности.

— Всяко было, — сказал Назиров, и его широкое лицо расплылось в простодушной улыбке. Потом он протянул перед собой обе руки ладонями вверх. — Душа вот как дрожала… Но постепенно все улеглось. И опять-таки спасибо Хасану Шакировичу. Я его там постоянно чувствовал рядом с собой. Видимо, он не слезал с телефона. Несмотря на грехи, с ним там считаются… Нашу докладную у министра обсуждали. Спор был. Кое-кто сомневался. Но в конце концов одобрили. Министр здорово поддержал. Умный, видимо, дядька. Короче, Надежда Николаевна, реконструкция механического цеха в принципе решена. В первом квартале нового года министр обещал выделить средства. Вот, пожалуй, и все.

— А станки?

— Дадут. Но немного. Четвертой части не дадут против того, что просили. Хасан Шакирович правильно ориентировал на имеющееся оборудование. Остальное, Надежда Николаевна, расскажу вечерком. Уйма подробностей. Даже приключения небольшие были. Ну, как дела в цехе?

Яснова улыбнулась.

— Стоит ли сейчас… Никуда не денется наш механический.

И однако же поспешила высыпать короб последних цеховых новостей.

Та светлая радость, которую ощутила Надежда Николаевна после ночной прогулки с Гаязовым, с каждым днем все глубже проникала в душу; и ничего ей с этим поделать уже было нельзя. И чем непреодолимее овладевало ею новое, немного даже страшившее чувство, тем все дальше отодвигался в сознании образ Харраса. Поймав себя на этом, Надежда Николаевна поначалу казнилась, чувствовала, что виновата перед памятью мужа, но — натура правдивая — скоро перестала искать себе оправданий, которыми могла бы заглушить угрызения совести. Значит, жизнь потребовала своего.

Вот уже несколько дней почему-то Гаязова нигде не видно. Что случилось? Встретив утром Погорельцева, соседа Гаязова по квартире, Надежда Николаевна спросила, почему Зариф Фатыхович не выходит на работу. Оказалось, Гаязов простудился и слег.

— Нехорошо одинокому человеку в такие дни, — сказал Матвей Яковлевич задумчиво. — Лежит один. И никто не наведается… Может, нужда какая есть… Тещу свою он не станет беспокоить, да и нас постесняется позвать. Такой уж он человек…

Догадывался ли о чем-нибудь старик, Надежда Николаевна не стала доискиваться. О ней с Гаязовым уже болтали, не исключено, что и до Погорельцевых могло кое-что дойти. Что ж, пусть даже они неодобрительно посмотрят на это, все равно она решила сегодня же проведать Гаязова.