Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый

Дома Надежда Николаевна, не раздеваясь, упала ничком на стул и забилась в безудержных рыданиях.

Ах, как мучительно больно! От одного только воспоминания о том, что было пережито десять лет назад, холодело сердце, дрожь сотрясала все существо. Где взять сил, как стерпеть это? Вновь раскрылись зажившие было рубцы, вновь закровоточили, а беспощадные руки посыпали рану солью.

Как упала Надежда Николаевна вечером на стул, так не сдвинулась за всю ночь с места. Даже огня не зажигала. Не пила, не ела. Потеряла чувство времени. Но время не стояло. Из темноты донесся бой кремлевских курантов. Потом кто-то пел, играла музыка. Наконец радио умолкло. В окно с незадернутыми занавесями заглянула луна. Затем и она ушла. Постепенно оконные стекла начали голубеть.

А Надежда Николаевна все сидела, недвижная, будто изваяние. Все в ней окаменело. Ни одна мысль не шевелилась в голове. Она не чувствовала ни боли, ни ненависти. И плакать больше не могла, — высохли слезы. Лишь безмерная тяжесть давила на плечи.

Когда подошло время отправляться на работу, Надежда Николаевна собрала остатки сил, поднялась с места. Посмотрела на портрет Харраса на стене. Казалось, и он осунулся за эту ночь. Губы плотно сжаты, даже морщины на лбу как будто стали глубже, в глазах появилось небывалое до того выражение тяжелого упрека.

— Прости, Харрас, — прошептала Надежда Николаевна. И только тут из глаз ее, остававшихся сухими всю ночь, брызнули наконец облегчающие слезы.

Надежда Николаевна думала, что она уже никогда не полюбит после Харраса, всю жизнь проживет, утешаясь лишь одними воспоминаниями. Она не верила в такое чудо, чтобы другой человек мог вновь зажечь ее угасшее сердце. Не хотела этого и не ждала. Одна мысль давала ей силы — что она до конца жизни донесет незапятнанной любовь к Харрасу. Она не раз давала себе клятву в этом. Она чувствовала себя выше, чище в такие минуты. Она понимала, что жизнь вдовы — это ночь без рассвета, но Надежду Николаевну не пугала вдовья жизнь с ее никому не слышными и оттого еще более горькими слезами. Однако судьба и это испытание сочла малым для нее и послала человека, который вдохнул жизнь в ее угасшее сердце. Затем, видно, сочтя, что и этого мало, разбередила раны, вновь разворошила происшедшие десять лет назад события, которые Надежда Николаевна уже начала понемногу забывать.

Идя на работу, Надежда Николаевна никого не замечала, ни с кем не здоровалась. Перед ее глазами то и дело мелькали темные круги. Войдя в цех, она не обошла его, как делала обычно, а прямо поднялась в конторку и в изнеможении опустилась на стул.

Требовательно зазвонил телефон, заставив ее вздрогнуть. Чуть сдвинув белый платок, Надежда Николаевна приложила к уху трубку. Говорил начальник производственного отдела. Ругал за задержку срочных деталей.

Надежда Николаевна рассеянно выслушала его и, сказав, что сейчас же все выяснит, положила трубку. Но в цех не спешила. Ей стыдно было показаться на глаза рабочим.

И все же нужно было идти. Она заставила себя встать и пошла, еле-еле передвигая ноги.

Весь день она ходила по цеху с этой неимоверной тяжестью во всем теле, весь день чувствовала на себе любопытные взгляды. Взгляды эти, в которых она читала то упрек, то сожаление, то злорадство, проникали в самую душу, как бы обнажая ее. Надежда Николаевна то сгорала от стыда, то кипела от негодования. Хотелось убежать, остаться одной, поплакать на свободе. Но, как на грех, на вечер было назначено общее собрание. Предполагалось обсудить поведение Ахбара Аухадиева. Как ни тяжело ей было оставаться на людях, Надежда Николаевна все же пересилила себя. В душе она считала сегодняшнее собрание решающим этапом в борьбе за Ахбара. Несмотря ни на что, желание сделать его человеком не ослабевало в ней. Но вечером собрание не состоялось. Аухадиев сбежал, испугавшись, что придется отвечать перед народом.

Узнав о его бегстве, Надежда Николаевна с горечью подумала: «Он вдобавок еще и трус! Не хватило смелости открыто взглянуть в глаза товарищам. А я за него… Нет, теперь пусть решают, как хотят. Больше не стану вмешиваться».

На заводском дворе Яснову догнала Самарина.

— Надежда Николаевна, — сказала она, взяв ее под руку. — Все стараешься для нас. Сколько у тебя неприятностей из-за одного непутевого Аухадиева…

Дав понять, что ей сейчас не хотелось бы говорить об этом, Надежда Николаевна поинтересовалась, столковалась ли она с Марией Антоновной.

Самарина принялась благодарить.

— Все по-твоему получилось. Теперь душа спокойна… Не понять даже, почему сразу так не сделали. Видать, горе отнимает у человека разум.

Они приближались к воротам.

— Домой, Надежда Николаевна?

— Нет, мне еще в райком нужно.

Почувствовав по голосу, по взгляду Ясновой, как ей тяжело, Самарина зашептала с жаром:

— Ты права, тысячу раз права, Надежда Николаевна!.. Этой… змее мало по щекам надавать, ее к позорному столбу пригвоздить следовало бы. Я сама пойду к Макарову… Все как есть расскажу. Мы хорошо знаем Харраса, никто мысли не допускает, чтобы он был изменником.

На углу Яснова заскочила в телефонную будку и, вызвав райком, попросила Макарова принять ее сегодня же по личному делу.

Макаров сразу узнал голос Ясновой и без лишних слов сказал: «Приходите».

Сунув руку в карман брюк, первый секретарь прохаживался по дорожке в кабинете, видимо о чем-то раздумывая. Как ни была расстроена Надежда Николаевна, но она сразу заметила, что темные, немного вьющиеся волосы Валерия Григорьевича, особенно на висках, пепельно посерели, вертикальная складка на широком крутом лбу глубже бороздила переносье, в глазах, пронзительно смотревших из-под сросшихся прямых бровей, затаилась усталость. Но фигура оставалась юношески стройной. Явно чувствовалась армейская выправка.

— Пожалуйста, пожалуйста, Надежда Николаевна, жду, — пригласил Макаров.

Надежда Николаевна присела на краешек стула, откинула с головы платок, из-под которого на лоб выбилась седая прядка.

— Не знаю, с чего и начать, — подняв плечи и глубоко вздыхая, сказала Надежда Николаевна. — Простите, что пришла прямо к вам, а не в партком завода… Но меня забросали такой грязью… столько на меня обрушилось несправедливых, гадких слов, что я не выдержала…

Надежда Николаевна подняла голову. Заплаканное лицо посуровело. Голос окреп.

— До сих пор не понимаю, как дошла до этого… — проговорила она, и Макаров заметил, что она трет платком правую руку, словно оттирает приставшую грязь.

— Да, не надо бы так. Можно иными путями призвать ее к порядку, — сказал Макаров, которому уже было известно об инциденте на улице.

— Не стерпела, сорвалась, Валерий Григорьевич… — виновато склонила голову Надежда Николаевна. И после паузы, вскинув внезапно глаза на Макарова, сказала: — И все же я не очень раскаиваюсь! На моем месте любая женщина с чистой совестью поступила бы так же.