Валентин Овечкин - Том 2

— Да, район надо бы переименовать… Но не будет ли это, Петр Илларионыч, противно твоим же принципам, — в глазах Крылова появились опять лукавые блестки, — что тебя, как «специалиста по партийной работе», представитель обкома повезет в Грязновку рекомендовать в секретари? А? Что же, у них там нет своих людей? Где же тут «свободные выборы»? Ага! Молчишь! Сам запутался в своих принципах?.. Ну, я помогу тебе выпутаться. Видишь ли, товарищ Мартынов, не то плохо, что обком рекомендует партийной организации в секретари такого-то человека. Рекомендовать надо, на то мы и руководящий партийный орган. Все дело в том, как рекомендовать! Надо именно рекомендовать, а не навязывать. Вот обком предлагает вашему вниманию такую-то кандидатуру, а вы — обсуждайте, решайте, может быть, у вас есть на примете и более достойный человек. Давайте ваши соображения, поговорим, взвесим все обстоятельства. Так надо, а не нажимать, как нажимали иной раз районные уполномоченные на собрания колхозников, когда привозили им из района нового председателя: на измор брали, по десять раз заставляли переголосовывать, пока из пятисот человек на собрании оставалось пятьдесят. Поднимут руки эти пятьдесят: «Единогласно!..» В Грязновку я сам тебя повезу. Не кота в мешке привезу, а расскажу коммунистам о тебе все, что знаю. Что ты за человек, как работал в Троицке, почему меняешь место работы, какие у тебя положительные качества, какие недостатки. Нажимать не буду. Понравишься — выберут. Не понравишься — повезу назад. Так, что ли?

Мартынов молча кивнул головой.

— Ну, а еще с чего бы ты начал, кроме переименования района?

— Я не знаю еще района, Алексей Петрович, его особенностей… С людей начну. С колхозных партийных организаций. С актива. Буду искать актив настоящий, не бумажный, которому колхозное дело дорого, как своя собственная жизнь. Будем принимать таких людей в партию — по мозолям на руках, а не на языке. Без рядовых коммунистов колхозные массы мы не поднимем, значит, надо начинать с коммунистов… Думаю, что на новом месте буду работать лучше. Меня жизнь многому научила в Троицке. Об одну и ту же кочку дважды не споткнусь.

— Не считай, что все уже решено, — предупредил Мартынова, прощаясь, Крылов. — Я как бы примериваю, что и как может получиться из твоих предложений, но еще не отрезал. Этот разговор пока что между нами. Никому ничего не рассказывай. Посоветуемся еще здесь на бюро. Поезжай домой и работай так, как будто никаких и намеков на твое перемещение не было и тебе предстоит трудиться в Троицке до скончания века… Медведев, если болен и отлеживается дома после выговора, пусть отлеживается. Не тревожь его до самой конференции. Времени немного уже осталось. Ты ведь не очень скучаешь без него в райкоме?

— Не очень… А вы, Алексей Петрович, все же прочитайте мои маниловские мечты о красивой жизни.

— Обиделся? Ладно, прочитаю.

— Секретарь райкома не чудотворец, и того, что сверх его сил или на что не хватает его прав, он сделать не может. Требуйте с нас, но и помогайте нам. Перед нами еще целая гора вопросов, которых мы сами не можем решить. — Мартынов вспомнил афоризм Борзова насчет крыльев и груза. — Один председатель колхоза очень верно сказал мне сегодня: крылья нам дали, а на ногах еще столько бюрократического груза, что машем, машем ими, а взлететь не можем!..

В летнюю пору Мартынов редко когда оставался дома в воскресенье. В этот день не было никаких заседаний, в райкоме его не ждали посетители, и он обычно с утра уезжал в колхозы. Но в первое после возвращения из обкома воскресенье он никуда не поехал и предложил Надежде Кирилловне погулять по окрестностям Троицка. Костыль он уже заменил палкой и ходил, лишь слегка опираясь на нее. Врачи разрешали прогулки — с отдыхом, не переутомляясь.

Взяв бутербродов на дорогу, пошли за город в поле, к верховьям Бутова лога. По рассказам Димки, уехавшего на все лето в пионерский лагерь, Мартынов знал, что это очень красивое место, но сам еще не был там ни разу.

Пыльный грейдер, изогнувшись буквой «с», поднимался на бугор. По обеим сторонам дороги расстилались неровные холмистые поля пшеницы, которая уже колосилась, гречихи, низкорослого, но густого, как щетка, проса. Туман, застилавший небо после вчерашнего дождя, разошелся, солнце припекало. В просе выстукивали свое «подь полоть» перепелки. В голубом небе парил, чуть пошевеливая крыльями, неизбежный в степном пейзаже ястреб.

— Ничего хорошего здесь не вижу, — сказала Надежда Кирилловна, вытряхивая из босоножки щебень. — Голая степь. Не туда мы пошли. Надо было идти на луг, к речке или в рощу.

— Погоди, дойдем до хорошего. Димка говорил: тут такие каньоны, как на реке Колорадо в Америке. Будто он там был!

Мартынов остановился у километрового столба с цифрой «2».

— Ну вот, он говорил: от этого столба смотрите вправо. Посмотрим, что же там вправо? Вон на гречихе какие-то кустики. Нет, то не кустики, то верхушки деревьев. Смотри, Надя! Будто из земли торчат. Вот там, вероятно, и начинается лог.

Пошли напрямик через гречиху. И вдруг, когда уже кончилось обработанное поле и они прошли еще метров тридцать по траве, перед ними у самых ног неожиданно открылась пропасть. Надежда Кирилловна даже попятилась.

— Вот это да-а! — отводя руку в сторону, удерживая Надежду Кирилловну, чтобы она не подходила к краю обрыва, сказал Мартынов. — Действительно Колорадо! Кто бы мог подумать, что, идя по степи, можно здесь наткнуться на такую штуку!

Надежда Кирилловна уже не скучала от унылого однообразия степного пейзажа, а во все глаза любовалась открывшейся перед ними картиной. В земле зияло прорытое за много лет снеговыми и дождевыми водами глубокое ущелье, которое, если смотреть снизу, со дна, показалось бы не менее мрачным, чем Дарьяльское. Не хватало только Терека. Дно ущелья было сухое, и на склонах его росли кустарники, изредка березы, дубки. От главного русла расходились в стороны извилинами отроги. Это было начало, верховье каньона. Дальше, вниз к реке, ущелье раздвигалось, переходило в широкий лог.

— Красиво, но страшно, — сказала Надежда Кирилловна. — Зимою, в метель, если собьешься с дороги, можно прямо в эту пропасть угодить!

Прошли дальше краем обрыва, ища спуска вниз. Грейдер, от которого они удалились недалеко, здесь достигал перевала. С бугра открывался вид километров на двадцать в окружности — холмистые поля, деревни, перелески.

— Между прочим, Петя, мы находимся сейчас на самой высокой точке Средне-Русской возвышенности. — Надежда Кирилловна повернула Мартынова лицом к вышке на перевале. — Вон знак. Чтоб было тебе известно. Это мне топограф один сказал.

— Замечательное место! — согласился Мартынов. — Название-то какое: «Средне-Русская возвышенность!»