Валентин Овечкин - Том 2

Послышались мерные, тяжкие вздохи дизеля на электростанции. В городе за рекой загорались огоньки.

И когда стало уже темно, почти как ночью, в тучах на западе, над самым горизонтом, вдруг прорезалось окно, и солнце, которое, оказалось, еще не зашло, огромное красное солнце ударило в эту прорезь кинжальными лучами, низко, над самой землей. На минуту все вспыхнуло вокруг. Ночь отступила. На воде, на верхушках деревьев, на крышах домов в городе заиграли огненные блики. Тень от причального столба у лодочной станции протянулась до полреки. Птицы в роще откликнулись на появление солнца громким щебетом. В противоположной, чистой стороне неба одинокое белое облачко зарозовело, как на утренней заре.

— Солнце! Ой, как красиво! — воскликнула Надежда Кирилловна. И заплакала…

Мартынов молчал, не зная, чем утешить жену.

— Но ведь еще нет решения, Надя. Или, может, не выберут меня там, в Грязновке. Еще ничего не известно, как оно будет, — сказал он.

— Неизвестно? — Надежда Кирилловна повернулась к нему. — А хочешь знать, как будет? Давай погадаю! — Она уже шутила сквозь слезы. Солнце зашло, на этот раз окончательно, опять потемнело, на руке Мартынова ничего не было видно, да она и не смотрела на руку, смотрела ему в лицо, качая головой, улыбаясь. — Хороший, красивый, счастливый, давай погадаю! Позолоти, дорогой, позолоти! Цыганка всю правду скажет. Хожу я по залесью утренней росой, собираю травы зельные, варю травы зельные во медяном котле, — заговорила она нараспев. — Выйду во чисто поле, стану на восток лицом, на запад спиною. Давай, золотой, бриллиантовый, погадаю! Для дома, для дела, для сердца — всю правду скажу. Счастливый ты, в рубашке родился, а помрешь без штанов. Жить будешь долго, до самой смерти. Жена тебя любит, дети, внуки любить будут. А на врагов твоих болячка нападет. А будет у тебя еще разговор в казенном доме, а после того казенного дома будет тебе дальняя дорога!

— Не миновать, значит? — засмеялся Мартынов.

— Не миновать, золотой! Дал бог тебе ума, не дал разума. Богатым не будешь, профессором не будешь, академиком не будешь, всю жизнь будет тебе дальняя дорога!..

Зыбь на реке развело в небольшую волну, вода плескалась о берег. Ниже по Сейму по железнодорожному мосту прогромыхал с протяжным гудком скорый поезд. В пригородной слободке девчата пели частушки, пиликала гармошка. Прошел, сверкая освещенными окнами, автобус со станции, везя в Троицк приехавших домой на каникулы студентов и командированных. На понтоне сидел, не боясь надвигавшегося дождя, накрывшись плащом, рыбак-ночник и время от времени посвечивал карманным фонариком, обводил лучом прыгавшие на неспокойной воде поплавки.

1956

Пьеса в 3-х действиях,

8-ми картинах

Катерина Дорошенко— лет тридцати шести. До войны была рядовой колхозницей, в пьесе — бригадир.

Павел Чумаков— демобилизованный гвардии старший лейтенант, в пьесе — старший механик МТС. Лет около сорока. Правая рука по локоть — протез в перчатке. Носит военную форму, в первом действии еще с погонами. На гимнастерке ордена Красного Знамени и Красной Звезды.

Андрий Кравченко— председатель колхоза, демобилизованный гвардии капитан, лет сорока. Награжден орденом Отечественной войны и медалью «За оборону Сталинграда». В первом действии — в военной форме с погонами.

Кость Романович— секретарь райкома партии, лет сорока пяти. Был в партизанах, награжден орденом Красного Знамени и партизанской медалью.

Вера Шульга— пышущая здоровьем молодица лет тридцати двух. Хорошо поет.

Марфа Стеблицкая— тихая, болезненного вида, лет сорока пяти.

Баба Галька— лет шестидесяти пяти, маленькая, сгорбленная. Посмотреть на нее — в чем душа держится, но эта старуха из тех, что живут до ста лет. Ходит быстро, разговаривает громко.

Нюрка Вакуленко— бригадир, лет двадцати трех. Хорошо поет.

Ариша— жена Андрия, лет тридцати восьми.

Гаша— трактористка, лет двадцати восьми.

Мусий Петрович— бригадир, лет шестидесяти пяти. Туговат на ухо.

Иван Назарович Стешенко— колхозный агротехник из опытников-самоучек, лет пятидесяти. Был в партизанах, носит красную ленточку на шапке.

Максим Трохимец— рослый мужик, лет сорока семи, хромой.

Явдоха— лет сорока.

Мирон— муж Веры, лет тридцати пяти, в военной одежде без погон.

Подростки:

Вася— сын Марфы Стеблицкой

Грицько— сын Веры

Женщины, старики, девчата, подростки.

Время и место действия: Украина, зима, весна и лето 1943–1944 гг.

Хата Марфы Стеблицкой, разделенная на две комнаты печью и стеной. В прихожей живут хозяйка с сыном, там кровать, стол, кухонная утварь. В передней, отведенной под правление колхоза, — стол, лавки, шкафчик для бумаг, плакаты и армейские листовки на стенах. На столе лампа из снарядной гильзы крупного калибра. На подоконнике ведро и кружка. В углу стоит свернутое знамя. Заседание правления колхоза. У стола на лавках сидят: Андрий, Мусий Петрович, Павел, Максим Трохимец, Катерина, Вера, Нюрка Вакуленко, Марфа Стеблицкаяс сыном Васей. Тихая минута. Заседание окончилось, час поздний, но люди не расходятся, хотят еще поговорить с вернувшимся в колхоз старым председателем.

Мусий Петрович (Андрию) . Вопросы все порешали, а делá я тебе еще не передал… А что тебе и передавать, Андрий Степанович? Земля — там, за селом, лежит под снегом, на старом месте. Сколько было при тебе, столько и осталось, ни на гектар не поменьшало. Кони в конюшне стоят…

Нюрка Вакуленко. Фрицы…

Мусий Петрович. Как? Фрицы, да. Трофейные. Партизаны отбили у немцев пять штук. Не знаем, как и поделить на три бригады: по две головы — много, по полторы — мало.

Андрий. По полторы — мало…

Мусий Петрович. А бумажки из района тут сохраняются. (Открывает ящик стола, ищет.) Одна входяща, другая исходяща. Нет, не тут. (Идет к шкафчику.) Нету, покурили, сукины дети (Васе Стеблицкому) . Васька, лазил в мою канцелярию?

Вася. Я не брал, дедушка.

Мусий Петрович. Ты мне смотри!

Вася. Да не брал, говорю!

Андрий. Имущество передаешь, диду, а где люди?

Мусий Петрович. Люди?.. Девчат двадцать две души в Германии.

Нюрка. Двадцать одна осталась. Со мной было двадцать две.