Анатолий Димаров - Его семья

— Как будто догадываюсь, — ответил Яков.

— Вот и добренько. А скажите, Яков Петрович, нравится вам газетная работа?

— Конечно, нравится! Я ее ни на какую другую не променял бы.

— Так бы и не променяли? — засмеялся заведующий. — Добренько… Сколько лет вы работаете в газете?

— Десять.

Заведующий сектором помолчал, затем снова взглянул на Якова:

— А что, если мы вам предложим другую работу?

— Какую?

— Заместителем редактора… Областной газеты, конечно. Только в другую область.

— Я что ж… попробую, — запинаясь, ответил Яков. В голове сразу же мелькнула мысль о возможности уехать, оторваться от всего, связанного с Ниной, и он уже твердо сказал: — Я согласен.

— Вот и добренько… — начал было заведующий сектором, но в это время раздался резкий телефонный звонок. — Простите, я сейчас.

Он подошел к телефону, снял трубку и, сказав: «Да, давайте», пододвинул к себе стул.

«Видно, надолго», — решил Горбатюк. Но это нисколько не огорчило его. Все, что не касалось предложения стать заместителем редактора и переехать на работу в другую область, скользило сейчас мимо его сознания, не затрагивая того, что уже стало для Якова основным и самым важным. И это основное все больше захватывало его, излучало радостное тепло, заранее окрашивало его дальнейшую жизнь в новые, радужные тона.

Он уже мечтал, как поедет в другой город, сделает «свою» газету одной из лучших в республике, завоюет уважение и авторитет, утраченные на старом месте.

«А семья? — вдруг подумал он. — „В судебной практике определилось несколько обстоятельств, при которых дается развод“, — пришли на память слова адвоката. — Второе… Что же второе? — пытался припомнить Яков, все время наблюдая, как заведующий сектором то прикладывает трубку к уху, то нетерпеливо стучит по вилке. — Ага, хроническое психическое заболевание одной из сторон, — вспомнил он наконец. Но это было не то, что ему нужно сейчас. — А третье что?.. Ага, если между супругами не существует брачных отношений в течение многих лет. Ну, скажем, трех, пяти, десяти лет. И что тогда?.. Ах, да, „суд вынужден констатировать распад старой семьи…“»

«Констатировать… Констатировать…» — повторял про себя Горбатюк, и неожиданно простой и в то же время чрезвычайно важный смысл этого слова раскрылся ему.

Значит, нужно им с Ниной три года прожить отдельно, и суд будет вынужден констатировать распад семьи. И тогда не придется собирать доказательства, искать свидетелей. Не нужно будет и стоять перед судом…

— Петр Васильевич! — вдруг закричал в трубку заведующий сектором и отвлек Якова от его мыслей. — Здорово, Петр Васильевич!.. Кто говорит?.. Что ж это ты старых друзей не узнаешь? Нехорошо, нехорошо… Ага, узнал! Вот и добренько… Ну, как поживаешь? Спасибо, ничего.

Яков представил себе редактора, сидящего за столом в своем кабинете. Возможно, возле него и Руденко, пытается догадаться, о чем говорят отсюда… Как охотно он, Яков, поменялся бы сейчас с ним местами!

— Так вот что, Петр Васильевич: думаем Горбатюка у тебя забрать… Ну да… Заместителем, конечно. Хватит ему секретарское кресло протирать… Как ты думаешь?

«Что он скажет?» — встревожился Горбатюк. Неприятный холодок пробежал по спине. Видя, как улыбающееся лицо заведующего становилось все более серьезным — словно какая-то невидимая тень надвигалась на него, — Яков вспомнил недавнее партийное собрание.

«Что он там говорит?» — мучился Яков, и ему страшно было признаться себе, что он уже догадывается о содержании разговора.

— Так, так… Но почему же вы не сообщили? — уже сердито спросил заведующий. Слушая ответ, он смотрел на Горбатюка, и лицо его уже не казалось Якову таким симпатичным, как несколько минут тому назад.

— Ну, добренько, до свидания, — медленно, точно колеблясь, положил заведующий трубку.

Несколько минут он смотрел в окно, будто увидел там что-то очень интересное. Потом потер ладонью лоб, отчего белый шрам покраснел, а на виске быстро запрыгал живчик.

— Курите? — снова спросил он, присаживаясь к столику и открывая коробку с папиросами. — Что вы там натворили? Что у вас с семьей?

Запинаясь, боясь, что заведующий сектором не захочет выслушать его до конца, Горбатюк начал рассказывать.

— Вам строгий выговор вынесли? — тихо спросил тот.

— С предупреждением, — уточнил Яков и поспешно прибавил: — Но горком партии еще не рассматривал…

— Так, так, — постукивая пальцем по коробке, задумался заведующий. — Ну, добренько, обождем до завтра…

Выйдя из большого красивого здания, Горбатюк остановился, не зная, куда ему идти и что делать. Он еще с утра собирался походить по музеям, потом достать билет в оперный театр, но сейчас потерял интерес ко всему. Лишь вопрос: утвердят или не утвердят? — был тем единственно важным, что занимало и тревожило его.

Как это бывает с человеком, получившим чрезвычайно заманчивое предложение, сразу же овладевшее всеми его помыслами, Яков не мог сейчас думать ни о чем другом: он видел себя в будущем лишь заместителем редактора, и работа, которую он выполнял до сих пор, уже казалась тяжелой и неприятной, хотя еще полчаса назад ему очень хотелось, чтобы его утвердили ответственным секретарем редакции. Теперь он был уверен, что просто не сможет вернуться на старое место, работать на прежней должности. И Горбатюк то мечтал о своей будущей работе, то впадал в отчаяние при мысли, что его могут не утвердить, и все больше возмущался Петром Васильевичем.

Вспомнил совместную работу с редактором. Яков всегда болел за газету, и Петр Васильевич не раз говорил, что больше всего полагается на него, подтверждая эти слова неизменным своим доверием.

Еще недавно Горбатюк был душой газеты, и сейчас, вспоминая все свои успехи, ставшие успехами газеты, спрашивал себя, за что его так возненавидел редактор. Ибо только ненавистью мог объяснить Яков то, что, рассказав заведующему сектором печати о его поведении в последние месяцы, Петр Васильевич, может быть, лишил его единственной возможности по-новому устроить личную жизнь, выбраться из той душной и темной ямы, в которой не хватало места одному из них — ему или Нине.

Редактор казался ему тем более жестоким, что присутствовал на партийном собрании и слышал, как Яков обещал исправиться и урегулировать свои семейные дела. «Он ведь знал это, знал! — мысленно твердил Горбатюк. — И все-таки рассказал… Жестокий, какой жестокий! Недаром же у него такой тяжелый подбородок!..»

Яков медленно шел по улице, спускаясь к Днепру.

Солнце пекло немилосердно, в синем костюме было очень жарко, но он не решался сбросить пиджак, так как сорочка на нем очень измялась. Шел, обливаясь потом, и от этого еще противнее становилось на душе.