Василий Цаголов - За Дунаем

Адъютант перебил его, попросил войти в палатку, усадил на стул, приказал принести еду. Но болгарин есть не стал, только выпил вина и продолжал говорить, стараясь скорее высказаться:

— Осьму можно перейти вброд, вода выше пояса.

— А мостов нет?

— Есть, как нет! Но они в Булгарени и под Никополем... В Плевне не было войск, его можно было отбить. О, теперь там шесть таборов, шесть орудий и несколько сотен черкесов.

— Ну, хорошо, вас проведут в палатку к младшим порученцам, отдыхайте,— велел адъютант и раскланялся с болгарином.

Скобелеву он не стал докладывать об этом визите, чтобы не прерывать отдых генерала.

Отряд Скобелева расположился в густой роще между Сельви и Ловче. Отсюда каждую ночь уходили разъезды. Войска слышали канонаду, доносившуюся со стороны Шипки, до которой было не более пятнадцати верст.

Полки, дивизии получали пополнение. Прибыло оно и в осетинский дивизион. Хорошо экипированные осетины, молодец к молодцу, на свежих конях, сразу же попали в объятия земляков, и не было конца расспросам. Многим с родины привезли добрые вести: родился сын, женился брат, ожеребилась кобыла, урожай собрали... И только Бабу нерадостен: умерла мать. Он вскочил на коня и ускакал по дороге на Плевну. Никто не удержал его. Ох, и ругали товарищи того, кто привез Бабу черную весть! «Зачем было понапрасну ранить сердце? Вернулся бы домой и узнал свою горькую правду»,— говорили бывалые воины.

А среди ночи в сотне появился Верещагин, нашел Фацбая и велел ехать с ним. Оказывается, Бабу, встретившись с Александром, проверявшим секреты, возвращался на бивуак. Сотник знал о горе Бабу и ни о чем не спрашивал. Ехали обочиной, как вдруг из-за кустов раздался выстрел. Пуля ранила коня под Верещагиным, он даже не успел высвободить ногу, как конь под ним повалился, придавив его к земле. Вытащив сотника из-под коня, Бабу передал ему своего вороного:

— Езжай!

Но Верещагин решительно отказался, и разведчику пришлось прикрикнуть на него:

— Садись!

Александр, однако, медлил, и разгневанный урядник направил на него ружье:

— Убью.

Видя, что Бабу обезумел, сотник с его помощью уселся в седло, а когда отъехал, оглянулся: Бабу исчез. Не было слышно ни выстрелов, ни шума, и Александр, решив, что Бабу ушел от турок, перевел коня па рысь.

Но Бабу на бивуак не пришел, встревоженный Александр поспешил к Фацбаю, и они поскакали в степь. На месте ночного боя нашли убитую лошадь сотника, а в стороне под кустом лежал Бабу, рядом с ним сабля, под рукой ружье. У него оказались простреленными рука и нога выше колена. Раненого осторожно посадили на коня.

Добрались они до лазарета не скоро, потому что всю дорогу ехали шагом.

На следующий день к нему приехали Александр, Шанаев и Фацбай. Сотник, хромая, прошел к койке и пожал Бабу руку. Тот слабо улыбнулся в ответ, и это несколько ободрило Верещагина.

— За своего коня не беспокойся, мой денщик смотрит за ним. Я тебе дарю араба,—сотник снял кепи и вытер вспотевший лоб.

— Нет, нэ надо,— возразил Бабу, а у самого заблестели глаза.

— Ты спас мне жизнь, и я не забуду тебя.

Шанаев пообещал Бабу, что к нему будут приходить друзья из сотни. А Фацбай передал слова полковника Левиса, которые слышал своими ушами:

— «Представить Кониева к Георгию». Теперь у тебя будет три креста! — радовался за друга Фацбай.

Но разве за этими вестями мог Бабу забыть о смерти матери? Остался он один на всем свете, и никто не ждет его в ауле. Да разве о такой судьбе он мечтал?

А тут еще доктор пообещал отчислить из действующей армии. «Какой ты солдат без пальцев?» — ухмыльнулся он, думая, что раненый обрадуется, но Бабу так сверкнул глазами, что тот пожал плечами, и рядом сидящие услышали: «Странный народ эти туземцы! Остался жив, едет домой и недоволен».

33

Бза сидел на треноге и молча ударял палкой по носку чувяка. Это означало, что старик в гневе, и никто в доме не показывался ему на глаза. Даже хозяйка ушла в кабиц, недоступный для мужчин.

Стоило, однако, ему позвать старшего сына, как он тут же появился.

— Собирайся в город.

Сын не мог сообразить, зачем вдруг его посылают во Владикавказ: продавать им нечего на базаре, а для покупок давно уж в доме не водятся деньги. Но спросить отца не посмел и терпеливо ждал, когда Бза сочтет нужным сказать о цели столь поспешной поездки, да еще в полдень. Ведь в город ездят на рассвете, по прохладцу, чтобы не загнать коня.

— Найдешь эту паршивую овцу, свяжешь ноги ее же косами. — Бза яростно ударил палкой по ноге.

Сын, наконец, понял, о ком идет речь: Ханифа без разрешения Бза отправилась в город и поступила работать к табачнику. Она не подумала, что ее поступок позорит весь род Кониевых. Старик заботился не о Ка-руаевых, к которым прежде принадлежала Ханифа, а о своем имени. И он не мог смириться с тем, что с тех пор, как осетины покинули ущелья, молодые стали поступать своевольно. Раньше они ничего не видели, кроме неба и снежных вершин, от дурных поступков их удерживали горы и обычаи. Теперь вышли на простор, в долины, и что для них слово старшего?

Вот и Ханифа ушла в город. А спросила Бза? Посмела бы женщина прежде пойти без нужды даже к соседке?

Видно, пришли иные времена, и Бза никак не мог этого понять. Старик не сдавался. В доме у него, по крайней мере, было так, как требовали обычаи. А вот Ханифа оказалась с характером. Правда, невестка из другого рода, но она же жена Знаура, и племянник не умер, жив он, и, кто знает, не вернется ли раньше, чем его ждут?

Грустным мыслям Бза суждено было прерваться: во двор вошла Борхан. Мать Ханифы молча прошла к хозяйке, и вскоре старик услышал, как гостья сквозь рыдания рассказывала о Кудаберде.

— Некому нас защитить... В доме нет мужчины, и хромой смеется мне в лицо. Назвал Ханифу капхай1... О, почему бог наказал меня и отобрал сына? Что я ему сделала?

— Успокойся, хромой он и есть хромой... Кто считает Кудаберда за мужчину? — успокаивала хозяйка.—Злится он на вас, не отдали ему Ханифу. Люди знают эту болтливую собаку...

Но Борхан продолжала причитать:

— Я ли не молюсь богу! Почему я не родилась мужчиной. Ох-хо-хо!

Старик взглянул на сына, и тот понял, вбежал на мужскую половину дома, схватил кинжал и, на ходу подтягивая ноговицы, вышел на улицу. Соседи украдкой смотрели за ним и удивлялись: степенный Ахмат и вдруг спешит куда-то.

Ахмат остановился у дома хромого, засучил рукава и крикнул:

— Эй, Кудаберд!

Хозяин дома показался во дворе и почему-то радостно потер руки.

— Чем я обязан богу, Ахмат, что он послал мне такого гостя, как ты? — не подозревая ничего плохого, хромой вышел к незваному гостю.

Но стоило ему еще раз взглянуть на Ахмата, как он тут же съежился и оттого стал уродливее.