Василий Цаголов - За Дунаем

— С тех пор, как нет Знаура, ты бросаешь на его дом грязь,— Ахмат ударил Кудаберда в лицо.

На крики хромого сбежались соседи и, умоляя Ахмата успокоиться, оттащили Кудаберда. Но в хромом вдруг пробудилась прыть, и он кричал, чтобы ему не мешали расправиться с Ахматом. Покончив с хромым, Ахмат обратился к собравшимся:

— Извините, добрые люди, Кудаберд позорит Знаура своим поганым языком... А мы Знауру братья!

На шум явился младший брат Кудаберда. Ничего не поняв, он растерялся и не знал, как ему поступить.

— Смотри, Кудаберд, в другой раз я тебе не прощу... Еще раз извините, добрые люди, оскорбил он Знаура зря.

Поклонившись сельчанам, Ахмат удалился. Соседи начали расходиться, а хромой все еще сидел на земле. Но вот он вскочил и закричал на брата:

— Почему ты не убил его?

34

После разговора с доктором, Бабу всю ночь ворочался на жесткой постели и не слышал, как стонал сосед, как плакала сестра милосердия, когда выносили умершего казака. Бабу занимала одна мысль: его списали из армии, и теперь он должен попрощаться с дивизионом. А что его ждет дома? Сакля, обдуваемая ветрами? Мать и та не дождалась возвращения сына. Нет, Бабу в аул не вернется. Проедет мимо и даже не посмотрит в окно вагона. Он устроится на нефтепромыслах. У него есть руки и ноги. Правда, на левой руке не хватало двух пальцев. Но ведь могло с ним случиться и хуже. Урядник представил себя без ног и привстал на койке. К нему поспешила сестра.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила она.

— Ничего,— покачал головой Бабу.

Сестра взяла его руку, слегка пожала и перешла к другому раненому. Откуда было знать ей, что мгновенное прикосновение растворило в его сознании горестные думы и перед мысленным взором встала Иванна. Бабу лежал, боясь спугнуть появившийся образ любимой. На заросшем, осунувшемся лице появилась улыбка...

В палату вошли доктор и офицер в чине капитана. Они подходили к каждому раненому, и доктор что-то вполголоса объяснял офицеру.

— Этот списан,— доктор глянул на Бабу и добавил:— Однако, огорчен отчислением из армии. Поражаюсь!

— Осетины пошли на войну по своей воле и верность свою государю доказали храбростью,— ответил офицер.— Нельзя ли оставить его служить?

— О, нет! Без двух пальцев, и нога, ограниченная в движении,— поспешно возразил доктор.

— Ну, хорошо, списывайте, пусть едет домой. Нечего кормиться на казенных харчах,— буркнул офицер и, потеряв интерес к Бабу, перешел к другому раненому.

Из слышанного разговора Бабу понял, что его судьба решена: он будет отправлен на родину и больше не увидит Иванну. Неужели это конец? Конечно, Христо прав, нельзя женщине уезжать в чужие края. Ну, а ему как быть? Разве заставишь себя не думать о ней. «Видно, богу угодно, чтобы я остался на свете один... Эх, не помог он мне найти смерть в бою. Конечно, будь Иванна одна, подобно мне, поехала бы со мной. Одна... Постой, а почему я не могу остаться здесь?» — Бабу громко засмеялся, и с другого конца палатки послышался сердитый голос доктора:

— В чем там дело?

Бабу уселся на койке и весело воскликнул:

— Ничего, доктор!

Не обращая внимания на боль в правой ноге, он отплясывал на месте.

— Вот, вот! — яростно выкрикивал Бабу.

— Молодец, орел! — доктор вернулся и похлопал урядника по плечу.— Ложись, а то не выпишу... Мда! Не поймешь человека, черт возьми.

Но прошло нервное возбуждение, и Бабу почувствовал слабость: стоило ему закрыть глаза, как появлялась глубокая пропасть, в которую он валился. Хватаясь за кровать, раненый поспешно открывал и таращил глаза на стонущего рядом пластуна. К нему являлись лица аульцев, мать с распростертыми объятиями. Потом все исчезало, и Бабу оказывался в холодной, темной сакле. Незнакомая женщина в черном одеянии, склонившись над очагом, старалась разжечь огонь под щербатым чугунком, но сухие поленья не разгорались...

Очнулся Бабу, когда на дворе был полдень. «Не вернусь, не к кому... Деньги накопил, четыреста рублей серебром. Один мой конь чего стоит! Останусь здесь и все!» — почувствовав душевное облегчение, Бабу повернулся спиной к пластуну. Новая мысль овладела им, и он уже видел себя среди болгар. Рядом с домом Петра он выстроит свой, с высокими и широкими воротами, просторным двором. Каждый вечер к нему будут собираться соседи, и он станет им рассказывать о высоких горах со снежными вершинами, очень похожими на Балканы, о быстрых реках, аулах, почтенных стариках... Тем временем Иванна станет готовить угощенье гостям. А дети у него будут тоже горбоносые и смуглые, как он сам...

Незаметно для себя Бабу уснул, подложив под голову ладонь. Он спал спокойно.

К нему на цыпочках приблизилась сестра милосердия. Видя, что раненый спит, беспомощно пожав плечами, оглянулась на вход. Там стояла Мария и с мольбой на лице смотрела на сестру. Очевидно, чувствуя на себе взгляд, Бабу заерзал и приоткрыл глаза.

— Ты не спишь?

— А, — встрепенулся Бабу.

— К тебе пришли.

Бабу посмотрел на дверь, и с потрескавших губ сорвалось тихое:

— Иванна!

Он поднялся на локте и увидел Марию. Девушка подошла к нему, и сестра милосердия вышла. Мария встала на колени перед Бабу и прошептала:

— Иванна, сестра... Спасибо сказала...

В палатку вошел Христо, а из-за его плеча выглядывал Фацбай. Болгарин оглянулся, многозначительно моргнул Фацбаю, и они вышли.

Прохаживаясь перед госпитальной палаткой, Христо думал о Бабу с сестрой, а Фацбай не мог свыкнуться с мыслью о том, что его друг не вернется в дивизион. Всадник резко повернулся на носках мягких чувяк и, ничего не сказав Христо, быстрым шагом направился к палатке, в которой помещался хирург госпиталя.

— Стоп, куда прешь? — перед Фацбаем вырос солдат, поправляя кепь, он лениво добавил:— Или не видишь, что здесь господа живут?

— Где господин доктор?

— Хирург, говоришь? А вон, в очках...— Фацбай увидел двух офицеров и направился к ним.

— Ваше благородие,— обратился Фацбай к ним.— Оставьте Бабу.

— Ничего не понимаю! — хирург поправил на переносице пенсне. — Какой Бабу? О чем ты говоришь?

— Там,— Фацбай кивнул на палатку, в которой лежал друг,— больной Бабу...

— А, это твой товарищ? Ну, так бы и сказал сразу!

— Да, да,— радостно закивал Фацбай,— Можно обратно в дивизион?

Офицер, сопровождавший хирурга, выразительно посмотрел на хирурга, и тот, заметив это, яростно Замахал руками:

— Нет, голубчик, нельзя, не пригоден к службе. Ясно?

Фацбай, глядя вслед офицерам, подумал, что, будь этот разговор в другом месте, он, может быть, и заставил бы сделать хирурга так, как просил.

35

Подогнув к груди колени, Ханифа закрыла глаза на секунду и не заметила, как подошел хозяин.