Юрий Смолич - Рассвет над морем

Немецкие марки и австрийские кроны с той минуты, как мадам Энно объявила, что союзники прибывают только для того, чтобы ликвидировать пагубное немецкое влияние, на одесской бирже уже не котировались. Гетманские карбованцы еще продавались, но только перед входом на биржу, на углу Пушкинской и Полицейской, и только на вес: фунт гетманских «лопаток» [16] Гетманская «лопатка» — так называли в народе ассигнации гетманского банка, напечатанные в Германии, купюрой в пятьдесят рублей. На этой ассигнации был изображен крестьянин с лопатой в руке. за фунт стерлингов. Франк, который за последнюю неделю то дорожал на три рубля, то дешевел на два, дошел до десяти рублей. Банкиры братья Кусис, которые за время австро-немецкой оккупации обратили свои капиталы в марки и кроны, только что застрелились на своей даче в Аркадии.

Когда мадам Энно, очаровательно приподняв бровки, на мгновение приостановилась на пороге ресторана, в зале, хоть он был набит, как синагога Бродского в судный день, стало тихо, как в Успенском соборе в страстную пятницу.

Сказать, что здесь в эту минуту собрался весь цвет Одессы, было бы неверно. Тузы Одессы присутствовали не все, зато представлен был чуть ли не весь цвет бывшей Российской империи.

Тут были земельные магнаты из плодороднейших областей Украины — Херсонщины, Харьковщины, Подолии. Но вместе с ними восседали и владельцы латифундий рязанских, орловских и пензенских. Тут были крупнейшие промышленники Юга — из Юзовки, Бахмута, Екатеринослава. Но рядом с ними сидели и мануфактурные властелины средней полосы России — подмосковные ситцевые и сарпинковые короли. Тут собрались не только одесские нувориши, или финансовые парвеню украинского юга, но и главы старых банкирских династий Центральной России.

Петербургскую аристократию, кроме упомянутых уже графов Бобринского, Капниста и Гейдена, барона Меллер-Закомельского и князя Урусова, представляли даже члены царской фамилии: великая княжна Ксения и княгиня — супруга великого князя Михаила, который, как известно, был последним русским царем, процарствовав всего два дня.

Российские великодержавно-политические круги, кроме названного уже главы «Южно-русского национального центра» черносотенца Шульгина, представляли также главы «Совета земств и городов юга России», «Совета государственного объединения России» и «Союза возрождения России» — тоже черносотенцы.

Русский дипломатический корпус был представлен несколькими послами и несколькими десятками посланников. Генералов было не меньше двадцати, адмиралов — десяток, полковников генерального штаба — без числа.

Чиновный мир присутствовал здесь в составе нескольких царских министров и почти всех министров Временного правительства.

Были здесь и супруги Пуришкевича и Протопопова.

Явились и лидеры партий коалиции: меньшевиков, правых и левых эсеров, а также думского центра, правого и левого его крыла, не говоря уже о кадетах и октябристах.

Отдельно, за столиком у входа, тоже специально сервированным лично Штени, в окружении молодых людей со старческими физиономиями морфинистов сидел даже сам Мишка Япончик.

Мишку Япончика — главу корпорации одесских бандитов — каждый в Одессе отлично знал в лицо, а половина присутствующих здесь была либо ограблена им, либо стала его вечными данниками. Так что появляться Мишке Япончику в публичном месте было как будто бы небезопасно. Однако для подобных случаев у него был специальный уговор с полицмейстером и градоначальником: грабежей не учинять и надевать на голову рыжий парик. Рыжий парик был, пожалуй, и ни к чему — узнать Япончика было нетрудно по черным, при рыжем парике, усикам, — но он имел чисто символическое значение: Мишке Япончику надлежало не быть похожим на свои собственные фотографии, выставленные во всех полицейских участках и во всех общественных местах Одессы.

Молодые люди со старческими физиономиями — телохранители бандитского царька — были все как один в желтых крагах, бриджах из мелкоклетчатого «столетника», черных смокингах при целлулоидовых воротничках «композиция» и сдвинутых на левое ухо рыжих котелках. Парабеллумы они носили в кобурах под правой полой смокинга, а по два браунинга — подмышками, на резинках, прикрепленных к золотым браслетам: если руки резко поднять, — например, по команде «руки вверх», — браунинги автоматически выскакивали из обоих рукавов.

Руководство внутренней охраной ресторана взял на себя лично командующий гетманским гарнизоном генерал Бискупский. Он стоял в двух шагах от приготовленного для мосье и мадам Энно столика — на традиционном месте самого ресторатора Штени.

Когда мадам Энно переступила порог и вместе с мосье Энно, мило улыбаясь и кокетливо поеживаясь под своими шиншиллами, направилась к столику, сервированному под сенью малиновых драпри, словно вихрь пронесся по залу.

— Вив ля Франс! — истерически взвизгнул какой-то старикашка. Еще полчаса тому назад он слонялся по вестибюлю в замызганном сером пиджачке, но уже успел сбегать к себе в номер на третий этаж и надеть шитый золотом и пропахший нафталином камергерский мундир. — Вив ля Франс!

Он упал лицом в тарелку и зарыдал, как малое дитя.

Именно это и стало сигналом ко всеобщему взрыву.

От возгласов «вив ля Франс» и могучего русского «ура» вперемежку со значительно более слабым украинским «слава» задрожали старые стены гостиницы «Лондонской». Эхо зазвенело в разноцветных витражах окон. Таких громогласных оваций и такого столпотворения никогда еще не слышали и не знали стены одесской ресторации. А ведь здесь каждую субботу пропивали свои турецкие аферы греческие контрабандисты и их наложницы, по воскресеньям пьянствовали с кафешантанными танцовщицами гарнизонные корнеты и мичманы, а в будни спускали по ночам отцовские дивиденды сынки одесских негоциантов в компании с румынскими коммивояжерами.

Крики гремели из конца в конец. Мадам и мосье Энно раскланивались на все стороны. Штени, размахивая салфеткой и отирая ею пот с лица, пытался расчистить путь почетным гостям к столику возле буфета. Полковников он просто толкал, а генералам кричал:

— Куда же вы лезете? Что же вы пхаетесь? Вы же не на Дерибасовской и не в генеральном штабе!

Но генералы и адмиралы уже подхватили мосье и мадам Энно и понесли их через весь зал на руках.

Тогда Ситник и Максонский — знаменитый «оркестр» ресторана «Лондонской»: Ситник — скрипка, Максонский — рояль — ударили туш.

— Взять у него «бимбер», а у нее «ракушки»? — предложил один из охранителей Мишки Япончика, имея в виду золотые часы мосье Энно и жемчуга мадам.

— Я же дал слово градоначальнику, — грустно вздохнул Мишка Япончик. — Или ты не понимаешь? Это же международная, неприкосновенная особа! Мы же вынем из него душу и миллионов пять выкупа, а ты мне «бимбер» и «ракушки»!