Юрий Смолич - Рассвет над морем

Он остановился, не зная, как закончить речь, однако решил, что сказал все, и поэтому смолк, вытирая пот со лба и разглаживая усы.

Генерал поднял глаза и с любопытством поглядел на высокого коренастого старика.

— Это… ваш сын? — поинтересовался он, как будто не слышал всего, что говорил старик.

— А что ж такого? Мой сын! — с достоинством ответил Никодим Онуфриевич.

Галя перевела так: «Да, это мой сын».

Генерал сказал любезно, но иронически:

— Вы можете… гордиться вашим сыном.

Риггс с Фредамбером одновременно пожали плечами.

Галя с улыбкой перевела слова генерала.

Старик Столяров еще раз расправил усы и пробурчал:

— Это уже особ статья.

Вдруг прозвучал молодой, задорный голос Шурки Понедилка:

— Генерал! А вы не заметили, что мы до сих пор стоим? Может быть, из уважения к людям почтенного возраста, пригласите нас сесть? В нашей стране, знаете, люди вежливые и воспитанные…

Галя вопросительно поглядела на Столярова — переводить или нет? Но полковник Фредамбер сам быстро перевел генералу слова Шурки.

Генерал густо покраснел. Он снова опустил глаза, помолчал, затем произнес:

— Прошу извинить. В пылу беседы я не подумал об этом. Прошу садиться, господа.

Тогда неожиданно вмешалась и переводчица. Покраснев чуть ли не до слез, она быстро сказала что-то генералу, и слова ее, произнесенные по-французски, остались непонятными для товарищей. Пользуясь своим правом «дамы» в разговоре с «джентльменом», кто бы он ни был, она сказала д’Ансельму, сидевшему перед нею:

— Вы, генерал, были так же галантны и тогда, когда допрашивали и истязали наших товарищей?

Товарищи не знали, что сказала Галя, но они видели, как побледнел генерал д’Ансельм, как вскочил с кресла Фредамбер, как передернулось лицо ко всему равнодушного Риггса.

— Галя! — взял девушку за руку Столяров. — Спокойно!

Но Галя успела еще сказать:

— К нашим требованиям мы добавляем еще одно: немедленно освободить в городе всех политических заключенных из всех тюрем и, в частности, освободить Николая Ласточкина!

Теперь товарищи поняли Галю и без перевода. Старик Столяров, старый Птаха и Шурка Понедилок откликнулись сразу:

— Немедленно освободите Николая Ласточкина!

Долго длилось молчание. Генерал барабанил карандашом по столу.

После длинной паузы генерал д’Ансельм спросил:

— А в случае, если мы не примем ваших… гм… требований, чем вы угрожаете нам?

Александр Столяров ответил спокойно:

— Ничем. Мы уверены, что вы удовлетворите наши законные требования.

— Хо! — фыркнул Риггс.

Фредамбер злобно и насмешливо отозвался:

— Ну как же! У вас вооруженные силы! Наступление Красной Армии! Действие партизанских отрядов! Рабочие дружины в городе! Сколько полков Красной Армии наступает с запада?

— Это военная тайна Красной Армии, — спокойно ответил Столяров.

— А сколько бойцов в ваших рабочих дружинах?

— А это уже… наша военная тайна, — проговорил он так же спокойно.

Фредамбер злобно фыркнул, но не успокоился и начал подсчитывать, загибая пальцы:

— В партизанском отряде Тилигуло-Березанского района — семьсот штыков, в Визерском партизанском отряде — триста штыков и пятьдесят сабель, в отряде Столярова… Кстати сказать, это тоже ваш родственник?

Александр Столяров обратился к генералу д’Ансельму:

— Генерал! Ваш начальник штаба использует разговор с мирной делегацией для того, чтобы выведать, сколько у противника вооруженных сил. Я солдат и знаю, что это нарушает правила ведения мирных переговоров. Я заявляю протест!

Генерал недовольно взглянул на Фредамбера:

— Полковник! — поморщился он. — Оставьте это! Не об этом речь!

Задергав обеими щеками, Фредамбер смолк.

Генерал заговорил:

— Вы действительно разложили половину моей армии. Было бы смешно скрывать, вы прекрасно знаете, что мне это известно… Но вы забываете, господа, что другая половина армии по-прежнему мне верна. Кроме того, на рейде стоит эскадра, ее артиллерия сметет город с лица земли за два-три часа, если возникнут беспорядки. Вам это понятно?

Он остановился, ожидая ответа, и по очереди поглядывал на делегатов. Все члены делегации ответили по очереди.

— Мы пришли к вам с мирными предложениями, — сказал Столяров, — так как не хотим кровопролития ни с нашей, ни с вашей стороны.

— Береговая артиллерия тоже умеет стрелять, генерал, — проговорил Шурка Понедилок. — Или вы этого не знаете?

Старый Птаха:

— Неизвестно еще, станут ли стрелять ваши матросы.

Старик Столяров:

— Не дойдет до этого!

Галя:

— Если вы это сделаете, то будете отвечать перед революционным пролетариатом Франции!

— Ну, это уж мое дело, — ответил генерал только Гале.

Он решительно поднялся. Делегаты тоже встали. Было ясно: разговор окончен. Сейчас генерал скажет свое последнее слово.

И генерал сказал:

— Я не могу принять вашего ультиматума, господа. Я имею приказ высшего командования не оставлять Одессу и должен его выполнять.

— Это ваше последнее слово, генерал?.

Генерал не ответил.

— Можете идти спокойно, — продолжал он. — Вашу личную безопасность, как парламентеров, я гарантирую. Прощайте!

Делегаты повернулись и пошли к двери. Кабинет был огромный, и каждый из них чувствовал на своей спине пронзительные взгляды трех пар глаз. Все трое — генерал, Риггс и Фредамбер — молчали.

Только когда последний делегат скрылся за дверью, Риггс пробурчал, обращаясь к генералу д’Ансельму:

— Что касается ваших скульптурок, генерал, то советовал бы вам хорошенько их запаковать и своевременно перевезти на броненосец, например на дредноут «Эрнест Ренан». Кажется, это самая мощная посудина во всей вашей эскадре?..

Чемоданов было двадцать два — двенадцать больших кофров и десяток саквояжей, — и надо было решить, что с ними делать.

Мосье Энно потеребил усики, которые сегодня почему-то никак не хотели торчать вверх, а все обвисали книзу, и предложил:

— Мон ами! Неудобно везти все это на машине консульства: еще чего доброго подумают, что мы удираем!.. Это будет совсем недипломатично… Я думаю, лучше нам обойтись собственными силами. В нашем распоряжении Мими, Жюль и Андре. Им охотно за сотню франков помогут Жора, мадемуазель Фанни, мосье Жорж, мадам Мурзиди и папаша Володарь-Курбский. Н-эс-па?

Мими — это была камеристка мадам Энно, Жюль — лакей, Андре — шофер; они прибыли с мосье и мадам Энно из Франции в составе технического персонала консульства. Все остальные были одесситы, так сказать вольнонаемный персонал. Мадемуазель Фанни работала теперь у мадам Энно штатной маникюршей, мосье Жорж — штатным парикмахером. Мадам Энно пообещала взять их с собой в центр европейской цивилизации — Париж, и это определило судьбу бывших киевских куаферов. Собственница меблированных комнат мадам Мурзиди, предвидя неминуемые метаморфозы в общественной жизни и лелея надежду получить место бандерши в каком-нибудь парижском лупанарии, заблаговременно устроилась к госпоже Энно кастеляншей. Жора — бывший буфетчик ресторана «Лондонского» отеля — по таким же соображениям и с такими же расчетами, к тому же и по поручению неких высших инстанций по рекомендации ресторатора Штени, воцарился на посту метрдотеля при французском консульстве. Что касается отставного полковника князя Володарь-Курбского, то он тоже расстался с профессией чистильщика сапог, которую избрал было в знак протеста против нового социального режима в России, и — с расчетом обрести возможность перебазироваться за пределы неуютной для него родины — принял на себя обязанности шефа консульской кухни, пустив в оборот свои обширные знания в области гастрономии и свою дореволюционную славу непревзойденного гурмана.