Юрий Смолич - Рассвет над морем

Сашко Птаха мечтал стать таким, как Котовский.

Эх, если бы Сашку Птахе хоть раз увидеть воочию мечту своих юных лет!

Жизнь Сашка в последние годы сложилась уже по-взрослому. Еще во время войны — тринадцатилетним мальчишкой — попал он в железнодорожное депо учеником слесаря: мечта овладеть механикой не оставляла его. В семнадцатом году он вступил в организацию рабочих подростков на транспорте. Позднее, в начале восемнадцатого года, когда установилась советская власть, эта организация была преобразована в Союз социалистической молодежи. Этим летом — во время железнодорожной забастовки — Союз социалистической рабочей молодежи, преобразованный уже в Молодежный революционный интернационал, понятное дело, тоже бастовал, и после ликвидации двухмесячной забастовки Сашко вместе со всеми моревинтовцами был уволен с железной дороги на основании черных списков гетманской варты [6] Варта — стража. Во времена гетмана на Украине так называлась полиция. и немецкой жандармерии. Моревинт вместе с большевистской партией оказался в подполье. И странно — именно в это время, в условиях подпольной деятельности молодежной организации, начали осуществляться мечты Сашка. Подпольный комсомольский комитет помог ему устроиться на мореходные курсы мотористов: большевики расширяли сферу своего влияния и готовили рабочую молодежь к борьбе.

Так стал Сашко Птаха и связным при большевистском комитете.

Конечно, чистить сапоги гетманским сердюкам и белым офицерам и сообщать в это время разные адреса неизвестным лицам — это была еще не революция. Но для Сашка не впустую прошли месяцы забастовки и пребывания в подпольном Моревинте: он уже знал, что Октябрьская революция — власть рабочих и крестьян — сама не падает с неба, а за нее надо бороться; что рабочие и крестьяне России уже завоевали для себя советский строй и красная Москва руководит этой борьбой на землях всей бывшей Российской империи; что на Украине, и в частности и Одессе, от Лузановки до Люстдорфа и от Заставы до порта, рабоче-крестьянская советская власть может быть установлена только тогда, когда на борьбу за нее поднимется весь трудовой народ, и он, комсомолец Сашко Птаха, в том числе.

Комсомол открыл Сашку глаза и на то, что такое дисциплина и почему она так важна для организации борьбы: она ведет в бой не отдельных бойцов, а Целый боевой коллектив.

Конечно, Сашку хотелось быть Котовским или хотя бы воевать — рубить саблей и стрелять из пулемета — под командой Котовского. Но если временно нужно полировать гуталином и щетками чужие сапоги, значит — нужно. Пускай так: Сашко будет наводить глянец на сапоги, раз этого требует революционная дисциплина.

Сашко прошел по Николаевскому бульвару, сел у памятника дюку, прислонившись спиной к тяжелой чугунной цепи, как раз против знаменитой лестницы, спускающейся в порт, и выбил двумя щетками о ящичек короткую чечеточную дробь:

— Эх, почистить! Кому почистить? Женихам — к невесте, офицерам — на парад, гимнастизам — в карцер! Гуталин немецкий, щеточки французские, бархатка одесская, из шлейфа королевы экрана Веры Холодной! Эх, кому почистить? Навались!

А почистить было кому. На бульваре в эту утреннюю пору погожего осеннего дня толпилось полно народу: одесские тузы высматривали в море долгожданный десант союзной американо-англо-французской армии.

Сначала на подставку ящичка поставил ногу в элегантном шевровом сапоге с лакированными отворотами какой-то франт в серых бриджах, черном смокинге и соломенном канотье на голове. Стояла осень, соломенные шляпы были уже не по сезону. Но день выпал совсем летний, а уличные фланеры тем и форсили, что начинали лето первыми, а кончали последними. Потом поставил на ящик ногу в хромовом сапоге со шпорами дьявольски шикарный польский легионер; у него были расшиты серебряным позументом даже лампасы на штанах, и обшлага, и хлястик на шинели. Потом грохнул огромным юфтовым сапожищем какой-то гайдамак в широченных синих шароварах. Тут Сашко пришлось-таки повозиться: гайдамацкие сапоги были до половины заляпаны глиной с Кривобалковских хуторов.

Солнце уже подошло к полудню, Сашко чистил и чистил — сапоги, ботинки и туфли, мужские «вэра» и дамские на каблучках «контэсс», — а до сих пор так никто еще и не подошел, чтобы спросить, где бы напиться кофе.

Но Сашко сидел здесь, на второй линии связи, уже не первый день и знал, что просидеть можно и до вечера, а может статься, что вообще никто не подойдет и не скажет пароль. Ничего не поделаешь, все равно надо быть на месте, на посту — в подполье все конспиративные инстанции должны быть обеспечены.

— Эх! — заливался Сашко, когда подставка его ящика на несколько минут оставалась свободной. — Кому почистить? Чистили папе римскому, чистили шаху персидскому, чистили самому царю Николаю! Фирма поставщиков всех императорских дворов обоих полушарий нашей планеты! Навались, караси!

Ничего не поделаешь, законы конспирации суровы, для полного правдоподобия подпольщик должен строго выдерживать стиль профессии, которой ему приходится маскироваться.

Это хорошо знал и добросовестно выполнял — во имя победы революции — молодой подпольщик Сашко Петрович Птаха, коренной одессит.

Тем временем старый Птаха Петро Васильевич с грузчиком Григорием спустились узенькой тропкой в небольшую бухточку — сразу за Отрадой, под кинофабрикой Ханжонкова.

Берег здесь, у этих бесчисленных миниатюрных заливчиков огромной одесской бухты, вообще мало заселенный, в эту раннюю пору, когда прибрежные жители, рыбаки, ушли на утреннюю тоню, а их жены — на базар, был совершенно безлюден.

Однако от перевернутой кверху дном только что просмоленной шаланды навстречу Петру Васильевичу и грузчику Григорию поднялись несколько человек. Все это были тоже рыбаки в клеенчатых зюйдвестках и ватных «куфайках», по-осеннему, либо портовые грузчики — в крошечных захватанных кепочках на макушке и коротких холщовых блузах-балахонах. Они молча поздоровались с прибывшими кивком головы или приложив два пальца к головному убору.

— Восемь? — сразу подсчитал грузчик Григорий.

— Восемь.

— Итак, с нами десять. Управимся. Пистолеты у всех?

Каждый молча кивнул в ответ.

— Верхом пойдем или пляжем?

— Тропинкой пойдем по обрывам, — предложил Петро Васильевич, солидно оглаживая усы. — Тут наши курени, можно прогуливаться взад-вперед. А верхом — такая банда в глаза будет бросаться…

— Резонно! — согласился грузчик Григорий. — Тогда не будем терять времени, пошли.

Все послушно двинулись за грузчиком Григорием и Петром Васильевичем. Грузчик Григорий разговаривал мягко и весело, однако в тоне его проскальзывала начальническая нотка. И слушались его беспрекословно. Видно было, что он и в самом деле начальник, во всяком случае общепризнанный авторитет.