Виктор Лесков - Серебряные стрелы

Сложное название гарнизона с языка аборигенов переводили по-разному. Одни — Долиной ветров. А ветра здесь были жестокими. Зимой только северные, с морозом за тридцать, гудели вдоль распадка, как в аэродинамической трубе. На ветру сводило скулы, и загар получался чистого орехового тона, изысканнее южного.

И держался до следующей зимы. Женщины переводили: «Долина скорби. Мы хороним здесь свою молодость!» Кто знает, может, их перевод и был более точным.

— За что сюда, капитан? — Этот вопрос задали Волкову еще в автобусе, курсировавшем раз в сутки специально к поезду. Спрашивали потом не раз и однополчане, но Волков не мог ответить на него по существу. Служил в теплых краях, летал там не хуже других. А бывший командир части, вызвав к себе, много не разговаривал:

— Еще не женился?

— Нет.

— Нужен по замене командир корабля. Поедешь? Тебе собраться легче других.

Капитана оскорбило это предложение, вроде оказался крайним, — и поэтому согласился сразу, может, даже отчасти с вызовом:

— Поеду.

— Ждем назад комэской, — улыбнулся командир, подавая руку.

Волков молча вышел.

Он много слышал об этом гарнизоне, знал, как некоторые запасаются справками о болезнях своих домочадцев, всеми силами цепляются за любую возможность остаться на месте.

А чего бояться ему? Потерять этот уютик? Театры, оперы, оперетки? Ему и без этого не скучно.

Возможно, тогда это было бодрячеством. Позже он поймет, как это непросто уезжать от друзей. Будет он подолгу сидеть в одинокой квартире и, не включая света, выставив ладони над рефлектором, думать, что обошлись с ним более, чем немилосердно. Живьем оторвали от всего родного, одним махом покончили с бесконечным переплетением привязанностей, и оказался он сейчас вроде в другом мире. Бывшему своему врагу был бы здесь рад. Здесь он понял, что все осталось там уже навсегда. Ничего не вернется, даже если он когда-нибудь окажется в краях своей юности. Все будет по-другому, изменятся даже друзья. Осталась ему здесь работа, осталось только небо. Но и оно здесь другое: Большая Медведица загоралась на нем не протянутым за подаянием ковшом, а вставала над мирозданием вопросительным знаком, а внизу, на земле, была не худосочная рощица, а настороженная тайга, и штурманы тянули маршруты не до райцентра, а в Тихий океан.

Он садился за штурвал самолета, будто отгораживаясь от всего мира знакомой до последнего винтика приборной доской, и здесь начиналась его жизнь.

У него был свой экипаж, не один раз уже летали вместе, но все равно подчиненных он держал на расстоянии. Не хотелось новых знакомств, новых дружб. Даже отказался под каким-то предлогом зайти к штурману отметить рождение его сына. Более того, в первом же полете он сразу же предупредил:

— В полете могут быть только команды и доклады. Лишнее слово я расцениваю как отсутствие внутренней дисциплины.

«Ого, куда хватил, — вспоминали потом за рюмкой штурман и «правак». — Этот далеко пойдет!»

С тех пор в экипаже не слышно было живого слова. «Органчики!» — они были или слишком исполнительны, или затеяли сговор. Все разговоры как обрезало. Даже в этом полете на заправку топливом в воздухе они упрямо молчали, докладывали строго по регламенту.

«Нет, так нельзя, — начал сомневаться в своей категоричности Волков. — Не на телеге ездим».

— Капралов, как идем? — спросил он правого летчика после того, как лихо пристроился к ведущему.

— Нормально, — лаконично отозвался тот.

А в первом совместном полете Капралов был куда разговорчивее. Опоздал Кашкин, штурман, на секунду дать команду на разворот, он тут как тут:

— Ты что, Слав, не выспался? Опять до двенадцати ночи в кабинете старшего штурмана полы мыл?

Кашкин еще мог стать штурманом отряда, мог на склоне лет получить повышение до капитана, и эта перспектива забавляла Капралова. Они пролетали вместе лет десять, но Капралов никогда не упускал случая напомнить другу о возможной карьере.

— За такие вольности буду вписывать взыскания, — решительно пресек тогда Волков посягательство на авторитет штурмана. После полета они как ни в чем не бывало ушли вместе, явно избегая общества командира. Позже Волков поймет этих людей, оторванных от большой земли, поймет их вызов, их готовность прийти всегда на помощь. Здесь не церемонились, как не церемонятся в большой семье, а жили честно и искренне. Здесь от человека требовались качества высшей пробы. Фальшь, подделка, лицемерие пресекались в зародыше, потому что могли обернуться бедой для всех.

…Они шли в плотном строю, крыло в крыло, шли так близко, что на переднем самолете видны были шляпки заклепок, потеки масла за дренажными трубками. Волков был ведомым, стоял в правом пеленге, но на этот раз — старшим группы. Заправка в воздухе — тот единственный случай, когда ведущий подчинен ведомому.

— Приготовиться к работе! — Голос Волкова прозвучал в эфире раскатисто, весомо.

— Выпускаю! — Заправщику проще: выпустил шланг, держи самолет «по нолям» и смотри за погодкой, чтобы не запороться в облака. Пусть там заправляемый потеет, ловит шланг на лету. Ему надо быть «б-а-а-а-льшим мастаком». В руках махина за полсотню тонн, каждый миг остаются сзади сотни метров вспоротого потока, а он должен выбирать микроны и не шарахаться в сторону. Нервы, главное нервы, да техника пилотирования.

Волков сидел в кабине чуть вперед, и во всей его худой долговязой фигуре с расслабленными широкими ладонями на штурвале было заметно равнодушие к этим бушующим за крылом вихрям. Полуобернувшись влево, он, не отрываясь, смотрел за передним самолетом.

Из конца крыла заправщика белой ромашкой показался вытяжной парашютик, заметался в потоке, закружил, вытаскивая гибкий шланг. Тяжелый стальной набалдашник его, подхваченный спутной струей, начал описывать круги, и чем больше выпускался шланг, тем яростней становилось вращение. Сорвись этот набалдашник — насквозь прошьет самолет Волкова, вдребезги расколет лобовое стекло.

Капитан шел в нескольких метрах, ожидая, когда шланг выпустится полностью, шестом ляжет на поток. Казалось, такие полеты для него — дело привычное. Солнце светило ему в глаза, он смотрел, сощурившись, сведя вместе выгоревшие, будто запыленные брови; в кабине было жарко, и на его худощавом смуглом лице обозначился румянец. Он был молод еще для таких полетов, раньше только первоклассных летчиков учили этой заправке, а Волков только недавно из училища выпустился, но уже берет бога за бороду. Не рановато ли? Командир даже в своем экипаже был моложе всех. И сейчас они смотрели его в работе. А у него о них сложилось мнение раньше…

«Кого подсунули?» — невольно подумал Волков при первом знакомстве с экипажем.