Виктор Лесков - Серебряные стрелы

Волков не вмешивался в их разговор. «Ну вот и успели… успели… успели…» — стучало у него в висках. Его распирало от ликования; возможно, это же испытывали и все в экипаже, но они молчали, занятые своим привычным делом.

— Приготовься, командир, идти «на ковер». Распинать тебя будут, — не отрываясь от бумаг, предупредил Кашкин.

— Это уже не важно.

Волков сейчас думал о другом. Какая разница, хвалить будут или ругать? Он думал о том, как ставил подчиненных на свои места, как утверждал свое командирское начало, и ему сейчас было стыдно. А еще он вспомнил, как мечтал вернуться назад, откуда приехал, командиром эскадрильи. Все это было ничтожным и мелким теперь, после их общего витка спирали.

— Домой пойдем все вместе, — объявил Волков, когда затихли выключенные двигатели.

— Само собой, — сказал за всех штурман. — Кто-то из нас в рубашке родился.

— Наверное, Слав, сын твой, — кряхтя потянулся в своем кресле Капралов. Он ждал, когда спустится вниз по стремянке Волков.

На земле командиру положено выходить из самолета первым.

Тревога в гарнизоне не только для мужчин. Даже учебная.

— Володя, слышишь? — Марина в темноте склонилась над ним. Запустив ладонь ему под голову, чуть приподняла от подушки.

— Володя, гудит!

— А? — И Егорушкин сразу поднялся. Складный, пружинистый, как гимнаст. Теперь и он услышал плавающий звук сирены.

Владимир ждал эту тревогу. Не надо быть большим провидцем, чтобы разобраться в замыслах командования. Готовилось учение — раз, прилетела комиссия — два, очень уж настойчиво начальник штаба рекомендовал всем проверить адреса в карточках посыльных — три. Да мало ли еще других мелочей, понятных сведущему человеку.

«Я или Лопасов?» — с такой мыслью побежал Егорушкин в ванную. Плеснул на себя пару пригоршней прозрачной, как жидкий лед, воды, обмахнулся полотенцем — одним движением! — и уже запрыгал в коридоре на одной ноге, натягивая меховые брюки.

В части при вылете по плану учения готовились к практическому пуску ракеты. Прошел слух, что, учитывая веяние времени, доверят пуск молодому экипажу. А кто из молодых реально может претендовать на выполнение такой задачи? Командирам, конечно, виднее, но и летчики могут трезво оценивать свои шансы.

— Марина, тревожный!

Она уже несла чемоданчик, уложенный согласно памятке на внутренней стороне крышки: в доме во всем любили порядок. Сверху памятки рукой Владимира выведен девиз: «Вылетаешь на день, собирайся на две недели».

— Что там случилось? — Глаза жены, глубинной, настоянной синевы, казались потемневшими: то ли остались тени покойного сна, то ли зародилось уже беспокойство ожидания.

— Учение! — Егорушкин бросил взгляд на часы, они стояли на серванте, в полумраке настольной лампы. Было начало четвертого. «Значит, объявили в три. Рановато!»

— Па-ра-па-па-па! — вывел он вполголоса на мотив «Не плачь, девчонка!»

Настроение у Егорушкина боевое, сегодня для него тревога особенная.

— Привет, соколик! — кивнул Егорушкин, глядя мимо жены.

На пороге спальни появился четырехлетний Павлуша, в мать светловолосый, нежнолицый. Широко разведя в стороны локти, сын тер кулачками глаза. Присмотрелся к свету и стал наблюдать за сборами.

— Шлемофон, планшет, компас, нож, перчатки, — перечислил Егорушкин. — Все, побежал!

Где-то в середине второго пролета Владимир приостановился: знал, жена смотрит ему вслед из полуоткрытой двери квартиры. Поднял руку, взглянул на нее снизу. Она молча кивнула в ответ. На площадке низшего этажа услышал, как осторожно закрылась их дверь.

На улице после первого вдоха будто запершило в горле: морозец градусов, наверное, под сорок. Здесь это обычное явление. «На взлете тяга двигателей будет лучше», — перевел Егорушкин в свою пользу значение наружного воздуха.

Ночь, а на ночь не похожа! Луна в зените, казалось, выдвинулась впереди звезд, приспустилась к земле, высветив все вокруг до черных укороченных теней. А поблекшее небо словно стало выше, опустошеннее. Свежий снег искристо голубел в стылом безбрежье. Сирену наконец выключили. После нее — вокруг вроде мертвый покой, но прислушаться — нет, началось движение. Где-то хлопнула дверь, заскрипел в отдалении снег под быстрыми шагами, послышался приглушенный говор — пошла, значит, работа, закрутилась машина. Владимир охотно поднимался по тревоге. Может, потому, что никогда не знал боевых — он родился уже после войны. Но ему нравилось быть в общем порыве, на одном дыхании со своими однополчанами, чувствовал он себя радостно от сознания, что участвует в серьезном и большом деле.

Возбужденный, чувствуя легкость во всем теле, Егорушкин бежал в штаб.

Как он ни старался, а его все-таки опередили.

Владимир ввалился в штаб заиндевевшим до макушки, пар валил от него, как после бани; лицо разалелось что тот кумач на столе замполита. Намерзшие меховые сапоги непривычно раскатывались по мастичному паркету в разные стороны, когда он шагнул к командиру эскадрильи с докладом о прибытии.

— Молодец, Егорушкин, отмечаю! — похвалил подполковник Многолет, но Владимир был явно огорчен: за приставным столом напротив командира эскадрильи уже сидел капитан Лопасов. Не запаренный, собранный, тщательно выбрит и со снисходительной усмешкой в темных глазах. Под этим холодным, влажного блеска взглядом у Егорушкина сразу улетучилось радужное настроение. «Значит, решили и предупредили заранее, чтобы командир готовился к ответственному полету без спешки! Значит, не я, а он!»

Да, было из-за чего расстраиваться Егорушкину. А он летел как на пожар!

— Замполит, запиши: первым по тревоге прибыл старший лейтенант Егорушкин, — сказал командир.

«Не надо, Борис Андреевич, меня утешать! И так все ясно!» — взглядом ответил Владимир.

Стараясь ни на кого не смотреть, Егорушкин отошел к шкафу с документацией, как будто срочно понадобилась летная книжка.

А чего скрывать, ему очень хотелось пустить на учениях ракету, поразить цель прямым попаданием. Что значит в судьбе летчика практический пуск? Это нечто вроде боевого крещения или, как говорят политработники, экзамен на боевую зрелость.

Егорушкин и Лопасов были однокашниками, закончили одно училище, вместе начинали службу в полку лейтенантами, а вот в карьере более удачливым оказывался Лопасов. Нельзя сказать, чтобы он был там способнее Егорушкина — напротив, в училище задачки по матанализу и упражнения по аэродинамике он добросовестно переписывал у Владимира, но Лопасов вон уже командир подразделения, а Егорушкин год только как командир корабля. Хотя уровень подготовки их как летчиков был совершенно одинаков. В чем же дело? Может быть, во всем виноват сам Владимир?