Владимир Курочкин - Избранное (сборник)

Вот он постоял у окна, опираясь руками о подоконник, потом отошел от него стремительно, как бы оттолкнувшись от темноты, и остановился у книжного шкафа, затем перешел к письменному столу и сел на стул, вновь встал. Душная ли ночь не давала Карташову покоя, или же мысли заставляли его не находить себе места?.. Он взвесил и обдумал все, даже то, к чему иногда так снисходительно относится мужчина. Алексей Федорович подумал о сыне. Он было успокоил себя, говоря, что все сложится как нельзя лучше, и никто не останется обездоленным. Но тут же, поняв, что это слишком упрощенное рассуждение, если не сказать хуже, запустил руку в волосы, порывисто откинул их назад и подошел к окну, откуда теперь начинал потягивать слабый холодок.

Наступало утро. Неуверенно розовел на востоке кусок неба между массивными каменными зданиями. Дом напротив выделился из общей темно-серой массы зданий и перестал уже быть мрачным. Слышно было, как на его дворе по асфальту скребла железная лопата. Алексей Федорович знал, что это скидывают в подвал каменный уголь, привезенный ночью. Он стоял у окна и смотрел на видневшийся перед ним дом. Тот становился все светлее и словно приближался вплотную к его глазам. Окна всех этажей были раскрыты настежь и даже не защищены занавесками. Для обитателей всех квартир, наконец, наступил, после душной ночи, тот освежающий и благодатный час до восхода солнца, когда легкая утренняя прохлада, просачиваясь через окна, достигала их постелей. Пришел час самого глубокого сна. Стихли стоны надрывающихся от кашля людей, бормотанье старух, всхлипыванья детей, наступила робкая, обманывающая уши, тишина. Но ненадолго… Не у всех был сегодня выходной день. В верхнем этаже зазвонил и смолк, как придушенный, будильник. Громко закашлялся кто-то в комнате прямо напротив окна Карташова.

В нижнем этаже совершенно отчетливо раздался ласковый женский голос:

– Вася, Вася! Ну, боже мой… Ну что же ты спишь? Ведь опоздаешь. Вася! Да не ругайся, это же я. Я! Вася, проснись!..

Смолкло как будто, но ненадолго. В четвертом этаже раздался свистящий старушечий голос.

– Лена, Леночка!.. Уже пора, дочка. Вставай, вставай! Ах, ты, моя горемычная! Проснись, золотко. Я и так тебе десяток минуток лишних дала…

Следовал долгий вздох дочери. Его заглушил шум воды, пущенной на чьей-то кухне. Опять затрещал будильник. Высунулась из окошка полуодетая женщина, посмотрела на небо и сказала, заламывая руки за голову и поправляя волосы:

– И сегодня тоже будет жара… Вот уж надоело-то!..

Потом, когда те, которым надо было на работу, ушли, опять стало на некоторое время тихо. Взошло солнце, и сразу же прохлада исчезла. Проснулись хозяйки, застучали чайниками, загремела посуда. Окна во многих квартирах закрылись белыми занавесками. Шум уже не прекращался. А Алексей Федорович все стоял у окна и слушал этот будничный, несмотря на выходной день, шум, с интересом человека, услыхавшего его в первый раз. Жизнь словно приподняла специально для него какую-то свою тайную завесу. Каждая семья там, в доме напротив, вставала по-своему: тихо, шумно или даже буйно. Но каждая, совершенно одинаково напоминала ему о том, что на свете есть такие вещи, от которых никогда нельзя отмахиваться. У него запершило что-то в горле, и он закашлялся, когда уловил из общей симфонии проснувшегося дома тоненькую, словно капающую по капелькам музыку очень старинного и, очевидно, чудом сохранившегося будильника…

А позднее всех проснулись требовательные дети. И Алексей Федорович понял, что это – жизнь, суровая и трудная! И ему стало стыдно, что он позволяет себе какие-то колебания. Ведь у него тоже есть маленькое хлопотливое и требовательное существо, которому нет никакого дела до настроений и переживаний его отца. Да, он – Юрик-то – и не знает ничего. Да ему и знать этого не следует! А вот все ведь идет к тому, что и сын его включится в этот круг обид, взаимных оскорблений и вражды. И со временем, теряя свою непосредственность и детскость, мальчик будет помнить и, может быть, думать со злобой, что где-то живет человек, который обокрал его сыновью любовь и толкнул на горькие размышления о своей неполноценной жизни, такой несхожей с жизнью знакомых ребят и дружных хороших семей. А может быть и еще хуже! Мальчик, возможно, забудет его совсем, потому что найдется другой мужчина, который вместо него, Алексея Федоровича, смело возьмет на себя это ответственное право называться отцом. И тогда все будет потеряно навсегда!.. Карташов представил себе Юрика: маленькую, но довольно точную копию его особы. Он невольно улыбнулся. Малыш ведь всегда, даже у посторонних, вызывал радостную улыбку своей непрекращающейся ни на минуту деятельностью. «Как же это теперь?.. – подумал Алексей Федорович. – Как же это теперь будет?.. Как же я смогу его видеть и смотреть на него часами… Вон, опять в окне появилась женщина!.. И я не буду его видеть. Или нет, нет, я смогу его видеть… Вот скрылась женщина… Как же это? Буду ли я его видеть по-прежнему? Все время. Когда захочу. Или же… Или же, как эту женщину?.. Показалась и скрылась… Нет, это так нельзя! Надо что-нибудь другое!..»

Он отошел от окна и начал одеваться, думая о том, что он теперь знает, как ему поступить. Но по мере того, как он принимал свой обычный, хорошо слаженный вид, мысли его меняли свое направление и то, от чего он в последний час начал было очень еще неуверенно, но все же отказываться, теперь снова предъявило свои права. Алексей Федорович подумал, что Юлия Александровна как-никак, а ждет его сегодня и будет волноваться, если он не приедет. Подойдя к зеркалу и заметив, что бессонная ночь произвела не слишком опустошительные действия на его лице, – красные глаза и некоторая воспаленность щек, – он подумал: «А что, если мне все-таки проехать сначала к Юлии Александровне, а потом уже к Варе… Ничего худого не будет. Приеду, осмотрюсь, проверю еще раз себя. Да и ее, кстати. С ней стоит серьезно поговорить. Вчера же устроила она мне бенефис. О, женщины… Нет, нет, худого ничего не будет. Еду сначала к Юлии. А потом домой»… Зашнуровав ботинки, промыв еще раз холодной водой глаза, он уже совсем по-деловому рассчитал, что ранний выезд из Москвы будет очень удачен, так как электрички пойдут свободными. «Ведь как-никак сегодня выходной и позже все ринутся за город», – подумал он, заглядывая в буфет, где лежали его «холостяцкие» запасы еды.

Карташов купил билет до Мамонтовки. На площади перед кассами была, несмотря на ранний час, порядочная толкучка. Здесь, на этом небольшом пространстве, отделяющем вокзал от летних билетных касс, все отправляющиеся за город, как на зло, назначали свидания. Организаторы экскурсий и массовок стояли на видных местах и изредка размахивали руками, привлекая к себе внимание своих ребят. Около них, на больших черных ящиках с длинными кожаными ремнями сидели уже уставшие и вспотевшие баянисты. Одиночки – любители загородных прогулок – высовывались из толпы, вытягивали шеи и становясь на кончики пальцев. Они с волнением, а некоторые с гневом, поглядывали по направлению выхода из метро, откуда должны были появиться их замешкавшиеся спутники и спутницы. А солнце уже палило вовсю.