Александр Розен - Почти вся жизнь

— Ну вот, все, — сказал Борис, — читаю: «Прошу освободить меня» с такого-то числа от такой-то должности, как она там называется, — перехожу к сути дела: «Я замужем, перед моим отъездом на стройку у меня были основания полагать…» Полагать — это слово, которое крупенины очень любят… «полагать, что мой муж будет часто приезжать сюда по служебным делам. Однако…» Однако — слово тоже любимое… «Однако в связи с тем, что мой муж перешел на стационарную работу, такие приезды совершенно невозможны. Между тем… Между тем я люблю своего мужа, хочу нормальной совместной жизни, а в будущем и ребенка…»

Но Валя не дала ему закончить. Она вырвала у неге, из рук заявление и разорвала.

— Ты что, сдурела? — спросил Борис. — Слушай, Валентина, мне это совсем не нравится.

— Как же ты можешь, — говорила Валя взволнованно. — Как же ты мог самое наше дорогое… и о ребенке… Крупенину… чтобы читал и ухмылялся…

— Что за ерунда, — сказал Борис. — Крупенин, Крупенин… Да кто тебе Крупенин? Самый обыкновенный чинуша, которому другой чинуша может сказать когда-нибудь: почему это вы отпустили молодого, способного, подающего надежды специалиста?

— И ты, хочешь, чтобы они читали о том, что я… что ты…

— Психоложество, — сказал Борис, махнув рукой, — и вообще, делай как хочешь.

Он надел пыльник, шляпу с сеткой от комаров и ушел, сердито буркнув: «Буду в, гостинице».

Валя весь вечер провела одна. Хотела пойти к Лене, раздумала. Лена сразу догадается, что между ними что-то произошло. А признаться в этом Вале не хотелось. И потом, ей было неприятно, что Борис пообещал посмотреть Ленины ясли и так до сих пор и не собрался. Валя несколько раз напоминала ему о его обещании.

— Там есть специальная комната для ползунков. Ну, в общем, они еще не умеют ходить, а только ползают…

— Тысячу и один раз мы уже это снимали, — ответил ей Борис, — и врача твоего, и диетсестру. Все известно…

Это дело, конечно, Бориса — снимать или не снимать, а вот зайти к Лене надо было.

«Нужно нам поговорить, — думала Валя. — Обязательно нужно поговорить. Может быть, поспорим, поссоримся, но это не страшно».

Но тут Валя вспомнила своих старых знакомых по Ленинграду — Геню и Мусю Макаровых, и как Борис постоянно над ними подтрунивал, и именно за то, что они постоянно спорили друг с другом. Борис сочинил и препотешно разыгрывал целую пьеску.

— На сцене некоторое время совершенно темно, — рассказывал Борис, — слышен сильный звук поцелуя. Голос: «Мой друг, ты меня любишь?» Женский голос: «Обожаю»! Мужской голос: «Ты видела в Акдраме „Синее море“»? Женский голос: «Видела, мой дорогой». Мужской голос: «Тебе нравится, моя обожаемая?» Женский голос: «Нет, мне совсем не нравится». Мужской голос: «Тебе не нравится этот сверкающий шедевр?» Слышен сильный звук падающей мебели.

Валя, улыбаясь, вспомнила, как мило дурачился Борис и как это нравилось ей. Смешной он все-таки, Борис. Вот Валя не умеет так легко и просто шутить. «Какая-то я тяжеловесная», — думала она о себе.

Борис пришел, когда уже совсем стемнело. Не зажигая света, он взял стул и сел рядом с Валей.

— Послушай, Валюшка… Я был не прав. — В темноте он нашел ее руку. — Побранились, и будет. А в общем-то я говорил с нашим администратором. Он у нас законник. И он говорит, что ни к чему все эти подробности. Указать факты — и обязаны отпустить…

— Хорошо, хорошо, — быстро сказала Валя, боясь, что он снова заговорит о заявлении и они поссорятся. — Ну, как ты? Отдохнул немного?

— Да состряпали маленькую пулечку и разошлись. — Борис засмеялся. — Еще немного — и придет густой провинциальный быток. Ну, скоро конец, материал отправляем с оказией в студию, там проявят, и в понедельник уже обратно. Хотим показать здешнему начальству до монтажа. Мы иногда это практикуем. Будет там и для тебя сюрприз.

Валя погладила его руку.

— Знаешь, кого я вспомнила? Мусю и Геню…

— А! «Некоторое время на сцене совершенно темно…» И что же?

— Да нет… Так, ничего… Просто не хочу ни о чем разговаривать… А за то, что я разревелась, ты больше не сердишься?

— Конечно нет, — сказал Борис великодушно. — Ты только не разревись, когда будешь разговаривать с Круп… Ну, хорошо, хорошо, молчу…

Крупенин отдал наконец Вале заявление с надписью: «Согласен. В приказ». Подписано заявление было еще неделю назад, и Валя подумала: «Зря я эту неделю переживала…»

Сунув копию в свой портфель, Крупенин спросил по-доброму:

— Ну что? Скорей на телеграф? Молнируете: «Лечу крыльях любви»? Хоть бы спасибо сказала! Что за молодежь такая!

— Спасибо, товарищ Крупенин.

— Что за молодежь, что за молодежь, — смеясь, повторил Крупенин. — А еще неделя пройдет, и вообще забудете, как этот товарищ Крупенин выглядит. Что, не верно я говорю? Дескать, был такой откомхозовский деятель, во главу угла, так сказать, санузлы ставил, резеде предпочитал. Ну, ладно, ладно, я вам больше не начальство, нечего меня глазами сверлить. Что я, разницу не понимаю? Я в Ленинграде в сороковом году девять месяцев прожил. Идешь по Невскому и чувствуешь себя этаким лордом-милордом. И все наше здешнее житьишко-бытьишко, с «Медного всадника» если взглянуть, так, попросту сказать, микрожизнь. У меня оттуда недавно шурин приехал. Говорит, там такое кафе на Невском, белые медведи из фарфора, и теде, и тепе… Верно?

— Да, есть…

— Завидую, ей-богу, завидую, — сказал Крупенин, И Валя подумала, что впервые Крупенин разговаривает с ней с такой искренней доброжелательностью.

Они вместе вышли из управления. Крупенин предложил:

— Садитесь в машину, подвезу. Вам куда?

— В клуб…

— В клуб? И я туда же. На просмотр киножурнала? — Он взглянул на часы. — Давайте тогда поторопимся. Давай, давай, Леша, — сказал он шоферу, — опаздываем.

В машине Крупенин, сидя рядом с шофером и полуобернувшись к Вале, продолжал разговор все в том же бойком, неслужебном тоне:

— Этот, как его… ну, по-ихнему, кинооператор… уговорил меня, — дескать, надо посмотреть, проверить на знающих людях, а то еще может конфуз получиться. Ох, не люблю я эту шатию-братию.

— Вот как? — вырвалось у Вали.

— Прилипчивы очень. Прошу, пожалуйста, и нежданно-негаданно твоя физиономия с экрана улыбается.

— Я не понимаю, как так можно говорить? — возмутилась Валя. — Ведь это же искусство!

— Э-эх, куда хватили, — сказал Крупенин… — Искусство! Это ж кино не художественное…

Валя пожала плечами, отвечать было некогда — машина подъехала к клубу. Когда она вошла в зал, там уже погасили свет и спустили шторы на окнах.

— Внимание, товарищи, сейчас начинаем, — сказал голос Бориса. — Одну минуточку.

— Неполадки в пробирной палатке, — заметил Крупенин, вертясь во все стороны и стараясь разглядеть, кто еще есть в зале…