Владимир Малыхин - Наследник

глазами Виктора было искаженное мукой лицо Робика Ноделя...

Вдруг Ищенко крикнул: — Товарищ лейтенант, нитка оборвалась! — Виктор, не оборачиваясь,

приказал: — Восстанавливай и догоняй! — Он спрыгнул в немецкий окоп и по ходу сообщения стал

пробираться в сторону гремевшего уже совсем неподалеку боя. Пробежав несколько метров по окопу,

он вдруг почувствовал, что на него со спины навалилось что-то грузное и тяжелое. От неожиданности

он упал на колени, чьи-то цепкие пальцы крепко сдавливали ему горло, он услышал чье-то хриплое,

тяжелое дыхание, на него пахнул густой запах винного перегара. У Виктора перехватило дыхание. В

какое-то мгновение мелькнула мысль: "Конец". Но напрягая последние силы, он повалился на бок и

увлек за собой немца. Одновременно, почти механически, просунул под мышку дуло пистолета и

нажал курок. Раздался выстрел. Он нажимал еще и еще... Пальцы, сжимающие его горло, разжались,

навалившееся на него тело обмякло и соскользнуло на дно окопа. Все это произошло в считанные

секунды. Когда связист Ищенко и разведчик Санин увидели его, Виктор стоял, прислонившись к

стенке окопа и, потирая дрожащими пальцами исцарапанную шею, немигающим взглядом смотрел на

убитого им немца. Подбежавшие солдаты, увидев валявшийся у его ног труп, все поняли. Разведчик

Санин снял с ремня флягу, отвинтил пробку и протянул флягу Виктору:

— Глотни, лейтенант, полегчает. Это я по себе знаю. За каждого убитого фрица сто граммов себе

позволяю, хотя я и бывший старовер...

Виктор машинально взял флягу из рук Санина и с отвращением выпил пару глотков теплого и

вонючего спирта-сырца. Потом они пробрались по ходам сообщения к вершине высоты, где уже

затихал бой. Перешагивая через тела убитых и раненых, они слышали чьи-то глухие стоны и

невнятное бормотание. В окопах стоял дух потного человеческого тела, отстрелянных гильз, йода... —

Почему он меня не пристрелил со спины, а стал душить, — думал Виктор. — Наверное, диск был

пустой или от ярости и шнапса ошалел... А может это он, гад, Робика...

Ныла ссадина на шее, гудело в голове, горело лицо...

Командира роты они нашли в неглубоком ровике на лысой вершине высоты.. Он сидел на

корточках и курил. Накинутая на его плечи, обрызганная грязью плащ-палатка в нескольких местах

была прострелена. На усталом, закопченном лице лихорадочно блестели стальные глаза. Увидев

Виктора, он кивнул головой:

— А-а-а, артиллерия!.. Догнал? А там тебе делать было нечего, там — рукопашная... — Вдруг он

резко повернулся к стоящему рядом лейтенанту: — Раненых подобрали?

— Подобрали, — ответил лейтенант.

Командир роты помолчал и, глухо проговорил:

— Об убитых... позаботься...Герои... все...

Виктор тихо сказал:

— Правильно... Герои... Там и мой друг. .остался...

Командир роты поглядел на Виктора:

— Кто таков?

— Нодель... Робеспьер, — глухо проговорил Виктор.

— Нодель? — наморщил лоб старший лейтенант, — я такого что-то не знаю, Робеспьера...

Апанасенко знаю. А... как ты сказал? — обратился он к Виктору, — Нодель, Нодель... — ответил

Виктор. Нодель? Нет такой у нас не числился.

— Как так не числился?! — дрожащим голосом спросил Виктор. — Я же его видел! Собственными

глазами!

— Не знаю, пожал плечами старший лейтенант, — может ошибка какая вышла, но я такую

фамилию... не слыхал... Робеспьер знаю, а ...этот ...Нодель,.. не слыхал...

Виктор смотрел на старшего лейтенанта сумасшедшими глазами и не находил слов. Он никак не

мог взять в толк, что же произошло...

— Как Вы назвали... его... фамилию? — наконец глухо спросил Виктор.

— Апанасенко, — ответил старший лейтенант, доставая для верности тетрадку с фамилиями

бойцов роты. — Он нашел там то, что искал и, утвердительно качнув головой, проговорил:

— Ну, да! Вот он и есть Апанасенко Робеспьер, двадцать третьего года... Все правильно... — Черт-

те что... — проговорил Виктор, вытирая мокрый лоб, — ошалеть можно!

Бой продолжался. Бойцы штрафной роты залегли на вершине и вели редкий огонь из винтовок и

автоматов по немцам, которые, отстреливаясь, отходили с южного склона высоты. ~ Пятятся, сукины

дети, — сказал командир роты, наблюдая за немцами в бинокль. — Я бы мог им, гадам, на пятки

наступить... Да людей жаль, и так уберутся... Высота теперь все равно у нас... — Он помолчал, потом,

обращаясь к Виктору, сказал: — Вон погляди, видишь у посадки вспышки? То их минометная...

Хорошо бы ее, подлую, накрыть, а? Сможешь?

Виктор навел свой бинокль на немецкую батарею, вынул из планшетки карту, определился на

местности и быстро подготовил исходные данные для артогня. Соединился по телефону с

Крутокопом, доложил ему обстановку и сказал о просьбе командира роты.

— Действуй! — сказал Крутокоп.

Ищенко соединил Виктора с огневой позицией батареи. Виктор передал команду и стал наблюдать

в бинокль. Через несколько минут в районе вражеских минометов начали рваться снаряды. Виктор,

наблюдая за разрывами, корректировал артогонь. Вдруг там раздался сильный взрыв, и в воздух

поднялся высокий столб темно-серого дыма.

— Это вам за Робика, гады, — прошептал Виктор.

— Молодец, артиллерия! — весело сказал командир роты, — в самое яблочко угодил!

* * *

Когда Робик Нодель, после драки в школе в тридцать шестом убежал из осиротевшего отчего дома

ему было тринадцать лет. Кое-как он добрался до города Витебска, где на окраине жила младшая

сестра его матери тетя Берта, которую все родственники ласково величали "Большой Бертой" по

причине ее веса и мощного телосложения. Муж ее Герасим Лукич, бывший помком-полка в Первой

Конной Армии, потерял на гражданской войне ногу и теперь служил начальником охраны завода, при

котором они и жили в маленьком уютном домике с небольшим садом и огородом. Тетя Берта в годы

гражданской войны была политбойцом в том кавполку, там они и сошлись, как говаривал Герасим, "на

почве любви и единой пролетарской идеологии". Детей у них никогда не было и этот факт нередко

служил причиной добродушных подтруниваний в их адрес со стороны родных и близких знакомых. В

таких случаях супруги Апанасенки (такова была их фамилия) разыгрывали с некоторыми вариациями

одну и туже сценку. Герасим Лукич, покручивая "буденновский" ус, говорил:

— На галопе не поспишь и детей не больно-то наделаешь! Верно я формулирую этот вопрос,

Берточка?

На что она, закуривая свой любимый "Прибой" и загадочно улыбнувшись, отвечала:

— Что касается до меня, то ни галоп, ни даже рысь меня не смущали и не смущают. . Скажи уж

честно, Герасим, нашим дорогим родственникам, по-большевистски: — Укатали Сивку крутые