Сергей Воронин - На своей земле

— Значит, решено! Пятерых я снимаю с вашей бригады, — нахмурив брови, сказал Кузьма.

Мария не ответила.

— Тогда всё! — Он закрыл заседание.

Николай Субботкин кинулся к реке. Послышался визг, хохот.

— Уходи, уходи, тебе говорят! — кричала Настя.

Никандр засмеялся и, сбросив на ходу рубаху, побежал вслед за Николаем. Остались Кузьма и Мария. Удобная минута, чтобы разойтись, была упущена. Наступило неловкое молчание. Ветер лениво донес слабый запах молочая, покачал ольховые кусты и затих, не добежав до реки.

Мария медленно, не глядя на него, поднялась с земли. А он смотрел на нее, забыв обо всем, кроме своей любви к ней, ему хотелось взять Марию за руку, заглянуть в глаза и сказать… сказать… пусть она никогда его не полюбит, пусть никогда не повторится тот счастливый час на белой дороге, когда он единственный раз поцеловал ее, пусть никогда не сбудутся его мечты, и он не увидит ее рядом с собой, — пусть! — но не надо, чтобы она была такой чужой, чтобы избегала его, смотрела в сторону… Она взглянула на него.

— Что с вами, Мария Поликарповна? — встревоженно спросил Кузьма, заметив на ее глазах слезы.

Из кустов, звонко хохоча, выбежала Груня в белом с розовыми цветами платье. За ней гнался мокрый, в рубахе навыпуск и в трусах, Николай Субботкин.

Мария, не ответив, быстро ушла.

С некоторых пор жизнь Павла Клинова пошла не так, как раньше. В этом был повинен Костя.

Он не ушел из дому, но отцу с матерью пригрозил: если еще хоть раз провинятся перед колхозом, — уйдет. На Павла Клинова эта угроза мало подействовала — «не посмеет такую штуку отколоть», а Марфа пожалела сына. Тот день, когда Костя пропадал в лесу, глубоко запал в сердце, и позднее, когда все выяснилось про покражу и Костя, уронив голову на стол, плакал, она решила, только ради сына, работать получше. Она стала вовремя выходить на работу, старалась не отставать от других. Когда Костя нападал на отца, Марфа, чего раньше никогда не случалось с ней, молчала, не одергивала сына. Только на своем огороде Павел работал усердно. Здесь уж он никого не обманывал и все свободное от колхозной работы время торчал на огороде.

Одна только беда — донимал Костя. Как он донимал его! Вот хоть и сегодня утром — пристал, как банный лист: иди да иди на колхозное поле. Ну, что ему сказать? Послал его к чорту, а он все равно не отстает. Пришлось, чтобы он отвязался, завалиться на постель, укрыться шубой и стонать, как больному. А он, все равно, стоит и твердит свое:

— Выгонят тебя, отец, из колхоза. Вот увидишь, выгонят.

— Не выгонят, — натягивая шубу до бороды, ответил Павел. — Я свой минимум в сто трудодней за год выработаю, — и начал громче стонать.

Наконец Костька и Марфа ушли на работу. Полежав еще немного, Павел встал, закурил и вышел из избы. Щурясь, посмотрел на солнце и направился на огород. Ему нравилось быть самому себе хозяином, нравилось, что никто его не торопит: хочет он — окучивает картофель, хочет — не окучивает. Сам по себе… Это, пожалуй, было самое дорогое для него.

Павел окинул взглядом гряды. Всюду ровно пробивались из земли темно-зеленые листья картофеля. Ничего, подходящий огород получается, только сорняки прут… И откуда они берутся, пропасти на них нет!

Павел Клинов сел на корточки и, потихоньку вытаскивая траву, двигался вдоль гряд. Было тихо. Припекало солнце. В стороне над кучей мусора жужжали мухи. Бабочка-капустница села рядом, она смежает крылья и раскрывает, словно дышит ими. А у Павла маленькая грядка капусты. Он потянулся, прихлопнул бабочку… Клинов чувствовал себя спокойно. Мысли неторопливо шли одна за другой. Он бы и в колхозе стал неплохо работать, если бы, скажем, был председателем: знай, командуй, и вся тут. Захотел — вышел в поле, захотел — сиди в правлении, а то в райцентр съезди. Так-то что не работать! А вот если каждый день с рассвета и до темна пахать или лес рубить, ну, тут разговор другой. Да к тому же, если 6 знать наверняка, сколько придется за работу. Еще неизвестно, что уродит колхозная земля. А что Костька шумит, ну, что ж? Мал еще, не понимает.

Клинов присел отдохнуть. Над головой громко закаркала ворона. Павел шугнул ее комком земли и принялся опять полоть. Вообще-то его потягивало в сон, хорошо бы растянуться на солнцепеке и лежать, да сорняки одолели огород.

Клинов перешел на другую гряду и стал еще усерднее вытаскивать сочный пырей и овсюг. Он собирал их в кучу, чтобы потом, когда придет Марфа, показать ей, сколько он наработал. Так он прошел вдоль длинной гряды и повернул обратно.

— Грызеть? — донесся до него голос Кузьмы.

Павел вскочил и тут же ухватился за спину. И откуда только взялся председатель?

— Напугал ты меня, Кузьма Иваныч, — кряхтя и морщась, вздохнул Павел и, помедлив, добавил: — Терпежу нет… на солнышко вышел…

— Зачем врешь? — коротко оборвал его Кузьма, кивнув на кучку увядшего пырея у ног Клинова.

— Так ведь что, без работы мухи сохнут… Попробовал, да сам видишь — бросил… невмоготу. К тому же и справка у меня от врача есть. Освобожденье…

— До каких пор ты будешь дурака валять, Клинов? Или табе мало было того предупрежденья? Что ж ты — хочешь, чтобы тебя из колхоза выгнали? Это недолго! На каком основании ты ушел с поля? Кто тебя отпускал? — Кузьма глядел на него сверху, не мигая.

— Так ведь больной я… И освобождение к тому же, — с потугой на улыбку ответил Клинов, начиная беспокоиться. — Ведь, если б не болезнь… — И внезапно оживился: — Вспомни, Кузьма Иваныч, как мы с тобой пахали, а? Три нормы дали, а все потому, что малость поотлегло…

— Ты мне мозги не крути, — сдерживаясь, с дрожью в голосе сказал Кузьма. — Показывай освобожденье.

Клинов начал рыться в карманах. Рылся долго, наконец, вытащил затасканную, сложенную вчетверо бумажку и протянул ее Кузьме.

— Ну и что? Что ж ты мне показываешь? Когда она тебе дана? Зимой. А сейчас?

— Так ведь я к тому, что во мне болезнь такая сидит. А могу хоть и сегодня принести справку, — неуверенно ответил Павел и вздохнул.

Кузьма медленно разорвал бумажку и тихо, почти топотом, сказал:

— Если ты не выйдешь в поле сию же минуту, поставлю вопрос об исключении тебя из колхоза. Ясно?

Он сказал это так страшно, что Павел Клинов даже попятился.

— Я спрашиваю — ясно?

— Ясно…

— Пулей!

И Павел Клинов, этот неторопливый мужик, всегда важно ходивший грудью вперед, не сказав ни слова, поспешно пошел со двора.

Кузьма еще несколько секунд стоял, тяжело дыша, потом невольно улыбнулся. Что ж, не всегда доходит до разума простое, спокойное слово, иногда приходится и прикрикнуть. Может, другой председатель давно бы расстался с Клиновым. Действительно, сколько можно возиться с человеком, если он не хочет работать? Но ведь это самое легкое — избавиться от него, а вот заставить его работать — куда труднее.